Дм. Хренков - Александр Гитович
Я не берусь судить о точности переводов Александра Гитовича стихотворений восточных поэтов. Для этого необходимо знать переведенные им стихи не в подстрочнике, а в подлинниках. И все-таки, когда читаешь эти переводы, не сомневаешься, что перед тобой — превосходная работа мастера.
Мне кажется, переводы Гитовича — столь большая и важная страница и в его творческой биографии, и в нашей литературе в целом, что она, бесспорно, заслуживает отдельного специального исследования. Я же коснусь этой темы лишь вскользь; без нее литературный портрет поэта будет неполным.
Гитович познакомил нас с великими восточными поэтами и прежде всего с лучшими представителями классической китайской поэзии, и сделал это столь блистательно, что мы совершенно не замечаем, что беседуем с Ли Бо или Ду Фу через посредника, — наше общение с ними естественно и непринужденно.
Больше того, мы перестаем замечать, вернее, не хотим помнить, что перед нами — памятники литературы. Когда читаешь переводы Гитовича, боль, радость, горе, восторг, которыми жили люди более тысячи лет назад, воспринимаются нами как свои собственные. Барьеры времени не существуют. Но сохранен аромат времени.
Великое искусство поэтического перевода, видимо, в том и состоит, что, сохраняя национальные особенности поэта, приметы его времени, переводчик должен сблизить автора и читателя, чтобы они протянули друг другу руки.
Гитович любил повторять, что человек, занимающийся поэтическим переводом, приобретает больше, чем отдает. Он отдавал переводам все, что имел, часто жертвовал собственными стихами, которые оставались недописанными, но зато тысячи людей благодарны ему: он открыл им ранее неведомое.
«Переводчик — влюбленный человек, — заметил как-то Гитович, — ему ничего не жалко для того, чтобы предмет его любви был как можно лучше, чтобы цены ему не было. Все свои личные находки он бескорыстно и безвозмездно отдает поэту, которого любит и почитает больше, чем самого себя».
В театре любят повторять: режиссер должен умереть в актере. Наверное, это очень точно для театра, но во сто крат точнее для литературного обращения: настоящий переводчик умирает в каждой строчке переводимых им стихов. Он отдает ей талант свой, бессонные ночи, опыт души. Гитович не сомневался в этом:
В этом нет ни беды,
Ни секрета:
Прав мой критик,
Заметив опять,
Что восточные классики
Где-то
На меня
Продолжают влиять.
Дружба с ними
На общей дороге
Укрепляется
День ото дня,
Так что даже
Отдельные строки
Занимают они
У меня.
До войны Гитович занимался переводами только от случая к случаю. Но, оказавшись вместе с войсками Советской Армии в освобожденной Корее, он не мог не познакомиться с корейскими поэтами и сразу почувствовал себя первооткрывателем.
Особенно по сердцу Гитовичу пришелся эпический размах поэзии Те Ги Чена, его напряженная публицистичность. Поэт берет кисть («она — мой штык, она — мое оружье»), чтобы восславить завоеванную свободу. Кстати сказать, Те Ги Чен был добровольным переводчиком Гитовича и известного ленинградского литературоведа Б. Бурсова в их совместных поездках по только что освобожденной Корее, результатом которых явилась книга «Мы видели Корею».
А. Гитович в корейской деревне. 1947
Гитович пришел на землю Кореи вместе с советскими войсками. Здесь, на далеких сопках, на берегу океана, закончилась для него большая война. Многие его друзья-поэты уже давно возвратились в родной Ленинград, сменили военные гимнастерки на штатские пиджаки, а Гитович все еще бродил по переднему краю, все еще пристально всматривался в лица советских солдат, продолжавших воинский подвиг.
Об освободителях Кореи он рассказал прежде всего в стихах. Этих стихов немного, но они внесли дополнительные краски в его фронтовую поэзию. Среди них — превосходное стихотворение «Цвета Кореи».
Когда на пестром плоскогорье
Сияет лето,
Ты различишь в его просторе
Два ясных цвета.
Холмы и нивы, горные склоны и прибрежные леса дают Корее зеленый цвет. Бурные реки, кипящие пеной, одежда крестьян, мотыгами обрабатывающих землю, камни на могилах их предков — белые. А советские воины-освободители принесли на танках и крыльях своих самолетов третий цвет, издавна принадлежавший корейцам, — красный.
Прошедший в битве раскаленной
Огонь и воду,
Он белый цвет и цвет зеленый
Вернул народу.
В Корее Гитович в полной мере изведал счастье, которое знакомо было всем нашим воинам, участвовавшим в освободительных походах и в Европе, и на Востоке. Он с гордостью писал о том, как, встречая его, корейцы благодарили: «Несет Россия — Корень Жизни всем простым и угнетенным людям».
Поэт побывал во многих корейских городах, в отдаленных селах, встречался с сотнями людей и за праздничным, столом и в поле, и постепенно перед ним раскрылась душа народа, а это помогло ему приобщиться к духовной жизни его, познакомиться с искусством — живописью, танцами и, конечно, прежде всего с поэзией Кореи.
Вот тогда-то он вместе с Бурсовым решили написать книгу о Корее. Их поддержал Союз писателей. Советскому командованию были посланы соответствующие письма, и вскоре ленинградские литераторы получили в свое распоряжение автомобиль, чтобы начать новую поездку по стране, уже для сбора материалов.
Б. Бурсов и А. Гитович с корейскими друзьями. Корея, 1947
Когда материал был наконец собран, соавторы обратились к члену Военного Совета Т. Ф. Штыкову с просьбой разрешить им выехать в Ленинград.
— Почему бы вам не писать книгу о Корее в Корее? — резонно спросил Штыков.
Говорить о том, что литераторы истосковались по семьям, родному городу, о том, что они, наконец, мечтают о демобилизации (ведь война давно окончилась!), было бесполезно. И Бурсов сказал:
— Товарищ генерал, а знаете, что «Мертвые души» Гоголь писал в Риме?
Генерал секунду помолчал, потом рассмеялся и сказал:
— Ну, ладно, дадим вам двухмесячную командировку в Ленинград.
Командировка действительно была выписана, но писаря, видимо, оформили ее не так, как положено. Поэтому, когда по приезде в Ленинград Гитович и Бурсов явились к военному коменданту города, чтобы стать на учет и продовольственное снабжение, им было в этом отказано. Работа над книгой неожиданно осложнилась, ибо в 1946 году без карточек и продовольственных аттестатов прокормиться было крайне сложно. Но как бы там ни было, почти за два месяца книга была готова и сдана в журнал «Новый мир».
