Александр Алексеев - Воспоминания артиста императорских театров А.А. Алексеева
Имея целью своего путешествия южный берег Крыма, Мартынов отправился туда по собственно начертанному маршруту, по которому предстояло околесить массу как бы попутных городов. В этих, якобы, попутных городах он играл для того, по его словам, чтобы окупить расходы по путешествию. И вот вместо поправления здоровья он больше его расстраивает и, наконец, совершенно лишается сил. Об его артистическом турне нам, оставшимся в Петербурге, ничего не было известно, и мы спокойно поджидали его возвращения к открытию зимнего сезона, традиционно состоявшемуся 16-го августа. В этот самый день вдруг приходить телеграмма из Харькова с известием, что Александра Евстафьевича не стало. Это произвело сильное впечатление на весь Петербург, по которому тотчас же разлетелась печальная весть, и все были поражены неожиданностью. Театральный мирок тоже проникся искреннею скорбью. Все его нелицемерно сожалели и вопреки закулисным нравам, не находили ему преемника. Александр Евстафьевич был счастливейшим человеком — он не имел врагов, со всеми был одинаково хорош, и все одинаково его любили и даже обожали. В нашем кругу это такая редкость, которая заслуживает особенного внимания и требует упоминания в театральных летописях. Не даром сложилась поговорка, что актер без интриг — это тоже, что адвокат без портфеля…
Мартынову лечиться летом не удалось совершенно; погоня за деньгами, в которых он крайне нуждался для содержания своего большого семейства, принудила его без отдыха переезжать из города в город на гастроли и сбирать целковые. Казенное содержание было крайне недостаточно и не обеспечивало его, а гастрольный гонорар был существенною подмогой. Поэтому необходимый отдых он предпочел приватному заработку и поплатился жизнью. Глубоко правы были те, которые обвиняли дирекцию, а главным образом всемогущего П.С. Федорова, за скаредную экономию, следствием которой была потеря Мартынова. Когда об этом кто-то сообщил Федорову, он, с поползновением на логику, ответил:
— А почему он не просил прибавки? Попросил бы хорошенько, может быть, и прибавили бы…
— Да ведь он просил…
— Просил, но как? Нужно убедительно и хорошенько… Мало ли мы по просьбам, настоящим просьбам, прибавляем…
— Ах, Павел Степанович, это вы говорите про любимцев… Им-то, разумеется, идут прибавки…
— А разве Мартынов не был любимцем? Его мы тоже любили…
— А почему же не жаловали?
— Просить не умел!
Мартынов занемог еще в Одессе. Почувствовав себя крайне худо, он поспешил отправиться в Петербург, но, доехав до Харькова, слег в постель и умер 16-го августа 1860 года на руках А.Н. Островского, случайно в то время находившегося в Харькове.
Почти через месяц, т.е. в средине сентября, гроб с прахом Мартынова был привезен в Петербург и поставлен на сутки в Знаменской церкви, что на Невском проспекте у вокзала Николаевской железной дороги. В приходе этой церкви покойный проживал последние годы своей жизни.
На другой день его хоронили. Похороны были невиданные, стечение публики необычайное. Весь Петербург пожелал принять участие в погребальной процессии, все спешили отдать последний долг своему незаменимому любимцу. На отпевании были все петербургские литераторы, в полном составе русские и иностранные артисты, сановники и вельможи. Весь Невский, вплоть от Знаменской церкви до Адмиралтейства, был так переполнен народом, что движение экипажей было приостановлено. Печальный кортеж с трудом пробивал себе дорогу, ручки от гроба доставались положительно с бою. В шествии приняли участие артисты, литераторы, но главным образом учащаяся молодежь, глубоко уважавшая и любившая покойного комика. Перед гробом несли много венков, — это, кажется, было впервые: до похорон Мартынова шествий с венками не бывало.
У Александринского театра процессия остановилась и настоятельно просила священника отслужить литию.
— Как? У театра-то? — испуганно заметил священник.
— Нет, у здания, где Мартынов двадцать пять лет прожил душой и чувствами, — крикнул в ответ кто-то из толпы.
— Я не могу, — сказал священник, — вблизи нет никакой церкви… У Казанского собора отслужим…
Поднялся крик: «Здесь! Здесь!»
Священник, знавший лично покойного и относившийся с уважением к своему духовному сыну, был тронут общим единодушным возгласом. Он рискнул строгою ответственностью и отслужил литию.
Когда процессия двинулась далее, по направлению к кладбищу, кто-то из драматической труппы — теперь не помню — подошел к священнику и сообщил:
— Батюшка, вы служили литию на законном основании.
— Как так? — удивился священник.
— Вы служили перед церковью театрального училища, где покойный воспитывался.
— Ах, и в самом деле, — обрадовался священник неожиданному открытию.
Впоследствии, когда пришлось этому священнику отвечать перед начальством за несвоеместную службу, то он очень успешно воспользовался важным указанием артиста и оградил себя от неприятностей.
При опускании тела в могилу говорились надгробные речи, проливались слезы, раздавались истеричные рыдания… Горе казалось глубоким, неукротимым, но, увы! прошел год-другой, и Мартынов оказался в забвении. На его могилу в годовщину смерти явились только вдова и дети… Вот она слава актера! Имя Мартынова теперь пустой звук, а ведь было время, когда оно произносилось с благоговением, чтилось наравне с знаменитыми писателями, художниками и ваятелями земли Русской, и даже больше, потому что гений Мартынова был удобопонятен для всякого, он был проще и доступнее, был больше на виду и более возможен для проверки. Проверить актера не трудно — его правда сама сказывается; путем самых незначительных анализов, часто незаметных самому наблюдателю, познается степень дарования актера… Слава, даже бы жалкая слава, хотя бы в виде традиций, оставшихся после покойного и долженствовавших бы переходить из поколения в поколение, — и той нет, и та по прошествии какого-нибудь десятка лет утратилась окончательно. Что же остается после актера, даже гениального актера?
Посвящая эту главу Мартынову, припомню кстати о нем два анекдота, из тех немногих о нем анекдотов, которые ходили за кулисами.
Александр Евстафьевич изредка позволял себе после спектакля отправиться с приятелями в ближайший ресторан и в веселой беседе провести там несколько часов. Однажды после представления популярного водевиля Куликова «Ворона в павлиньих перьях», в котором Мартынов замечательно хорошо играл маркера Антона Шарова, выигравшего в польскую лотерею 900 тысяч злотых, — собралась в трактире обычная группа приятелей во главе с Александром Евстафьевичем. Живительная влага делала свое дело: развязала им языки и превращала их первоначально-серьезный разговор более и более в непринужденно-игривый и чрезвычайно шуточный. Приятели острили, каламбурили и покрывали все это беззаботным смехом.
