Матвей Гейзер - Маршак
Маршака сразу же освободили, и он зашагал по пустынным улицам к своему избавителю. Много позднее он узнал, что Герцовского выслали из Петербурга».
Самуилу Маршаку приходилось постоянно думать о заработках — его отцу все труднее становилось содержать большую семью. Именно в то время Маршак начал активно сотрудничать со многими петербургскими газетами и журналами, продолжая писать стихи. Еще свежи были воспоминания о жизни в Крыму, но душой его теперь завладел Петербург — Петербург Александра Блока:
Это не дома, а корабли.
Мачты, флаги темных кораблей —
Тучи перетянуты вдали.
Полночь звезд светлей.
Улица открыта и пуста.
Стало белым золото креста.
Над Невой светлеет высота.
Дремлет пристань. В лодку мы сошли.
Тихо и волнисто на мели.
Но пугливо встречен был волной
Плеск весла над гулкой глубиной.
Это был уже не тот город, который он оставил два года назад. Духовный облик столицы заметно изменился. В поэзии появились новые громкие имена: Вячеслав Иванов, Федор Сологуб, Игорь Северянин… Но по-прежнему любимым поэтом Маршака оставался Блок. Судьба сводила их не раз. Маршак бывал у Блока как репортер петербургских газет. «Помню, с каким волнением читал я ему в его скромно обставленном кабинете свои стихи. И дело было тут не только в том, что предо мною находился прославленный, уже владевший умами молодежи поэт. С первой встречи он поразил меня своей необычной — открытой и бесстрашной — правдивостью и какой-то трагической серьезностью. Так обдуманны были его слова, так чужды суеты его движения и жесты. Блока можно было часто встретить в белые ночи одиноко шагающим по прямым улицам Петербурга, и он казался мне тогда как бы воплощением этого бессонного города. Больше всего образ его связан в моей памяти с питерскими Островами. В одном стихотворении я писал»:
Давно стихами говорит Нева.
Страницей Гоголя ложится Невский.
Весь Летний сад — Онегина глава.
О Блоке вспоминают Острова,
А по Разъезжей бродит Достоевский.
Это из автобиографии Маршака, написанной им в Ялте в 1963 году.
А вот что рассказал он своему другу художнику Николаю Александровичу Соколову много лет спустя после вышеописанной встречи: «Вообще Блок был для меня образцом благородства и чистоты. Помню, в молодости я шел как-то белой ночью по пустынной набережной Невы под руку со случайно встретившейся женщиной… Мы говорили о пустяках. И вдруг вижу: стоит у решетки черный силуэт. Это был он — Блок. Высокий, бледный, с одухотворенным лицом.
Он узнал меня. Мы поклонились друг другу. И мне вдруг стало так стыдно от этого контраста».
Маршак в те годы написал немало лирических стихов, но лишь несколько из них он включил в книгу лирики, изданную в конце жизни. Вот одно из них — «Качели», посвященное Якову Годину:
На закате недвижимо
Закружился светлый сад…
Стой смелей! — вперед летим мы…
Крепче стой! — летим назад.
Как игра весны и бури —
Наша радость и испуг.
От лазури до лазури
Описали полукруг.
Очертили коромысло…
В бледном небе ты повисла
С легким криком и мольбой…
И нырнула станом стройным
Вниз — и ястребом спокойным
Я поднялся над тобой.
27 ноября 1908 года Маршак пишет Блоку:
«Уважаемый Александр Александрович,
не написал Вам до сих пор о своем деле, так как неожиданно должен был уехать из Петербурга.
Дело мое заключалось в следующем. Я рассчитывал устроить какой-нибудь концерт или вечер в пользу моего друга Я. В. Година, которому угрожала солдатчина и которого можно было избавить от нее за 100–150 рублей. У меня не было ни одного знакомого среди артистов и артисток, и я хотел просить Вас помочь мне в деле привлечения участвующих. Но теперь Годин освобожден и, следовательно, концерт больше не нужен.
Затем я предполагал взять у Вас цикл стихов (кажется, „О Прекрасной Даме“), который Вы обещали в наш сборник.
Сборник этот выйдет в феврале, а рукописи надо собрать не позже 8 декабря.
О направлении сборника мы говорили Вам еще весной, но если Вы пожелаете, я могу сообщить и различные подробности».
Нетрудно понять, что с такой просьбой можно обратиться не просто к хорошему знакомому, а к человеку, которому доверяешь, на помощь которого имеешь основания рассчитывать.
Яков Годин был ровесником Самуила Маршака. Он родился и вырос в гарнизоне Петропавловской крепости. Отец его, выходец из кантонистов, служил там фельдшером. Ранние стихи Якова Година очень отличались по содержанию от стихов того же периода Самуила Маршака. Одно из первых его стихотворений, написанное под впечатлением событий 9 января 1905 года, было напечатано в большевистской газете «Новая жизнь». Кровавое воскресенье было, увы, не первым трагическим событием, которое довелось увидеть Якову Годину. Он был еще ребенком, когда стал свидетелем смертной казни в Петропавловской крепости. Все это не могло не сказаться на его мировоззрении. Яков Годин уехал из столицы в начале 1910-х годов, но дружеские отношения с Маршаком поддерживал до последних дней своей жизни.
Вот несколько строк из воспоминаний Ольги Яковлевны — дочери Година: «Отец много рассказывал о своей дружбе с Самуилом Яковлевичем, об их юношеских годах, когда они вместе постоянно гостили в семье известной пианистки С. Г. Крайндель, где их называли мальчиками — Сёмой и Яшей…»
В середине 1950-х годов, уже после смерти Година, поэт Сергей Городецкий писал:
«Поэт эпохи революции 1905 года Яков Годин заслуживает того, чтобы его знал и советский читатель… Он стал поэтом городских окраин, поэтом пролетарской любви… С редким для молодого человека чутьем он выбрал своим учителем первейшего поэта той эпохи — Александра Блока — и стал скромным, но умным и верным его учеником…»
Безусловно, именно сходное восприятие творчества Блока способствовало сближению Година и Маршака. «Помню… я задал себе вопрос, кого из новых в ту пору писателей я больше всего люблю, и ответил себе: Александра Блока и Бунина… — писал Самуил Яковлевич. — В 1910-м году я был у Блока дома (на Галерной улице). В небольшом и скромном его кабинете я, волнуясь, читал ему свои стихи. На его строгом, внешне спокойном лице нельзя было прочесть, что он думает о моих стихах. А потом он сказал мне несколько добрых и приветливых слов, но тоже строго и сдержанно…
