Николай Кузьмин - Круг царя Соломона
Наступила весна.
Как ни укатана была Пьеру дорожка к диплому, все же ему предстояло новое тяжелое испытание гордости. Экзамены приходилось держать вместе со школьниками – учениками реального училища, среди которых Пьер с его ростом и усами выглядел совершенным Митрофанушкой. Да черт с ними, с мальчишками, можно вытерпеть и насмешливые взгляды, и шуточки, и хихиканье – только бы получить диплом. Никто, впрочем, не сомневался, что экзамены пройдут гладко.
Но вмешался черт и перепутал всю игру.
В реальном училище оставалась вакантной должность инспектора. Незадолго до экзаменов на эту должность из округа прислали учителя математики Дьяченко.
С первых же шагов новый инспектор не поладил с директором, и между ними разгорелся долгий петушиный бой не на живот, а на смерть. В маленьком городе такие отношения не остаются тайной, реляции о стычках директора с инспектором оживленно обсуждались, и все гадали: кто перетянет? Одолеет ли наш старый «статский советник и кавалер», или возьмет верх более молодой, но не менее опытный в интригах его хитрый соперник?
Пьер шел на экзамен по математике с мрачным предчувствием. Я его встретил в коридоре училища. Он сильно трусил. Белые крахмальные манжеты его сорочки были сплошь исписаны математическими формулами. Он поминутно засовывал их под рукава.
– Ну, ни пера ни пуха!
Он махнул рукой. Действительно – положение! Готовил его по математике директор, а экзаменовать будет Дьяченко. Уж он-то не упустит такого счастливого случая подложить своему сопернику свинью.
Мне потом рассказали, что произошло на экзамене.
Дьяченко вызвал к доске Пьера Ширинкина первым и вежливо истерзал его каверзными вопросами по всему курсу. Уже на третьей минуте стало ясно, что Пьер идет ко дну.
Пьер стоял у доски грузный и потный, в костюме не по росту, с тряпкой и мелом в руках. Он глядел тупым телячьим взглядом на своего мучителя, от волнения забыв спрятать язык, который глупо вылез на губу. Инспектор сидел, завинтив свои длинные ноги за ножки венского стула, и ласково улыбался. Молчание длилось.
– Ну-с, что же вы нам поведаете еще, господин Ширинкин?
В классе захихикали. Лицо и уши Пьера налились краской, он раздавил своими толстыми пальцами мел – только крошки посыпались, бросил тряпку на пол и, не сказав ни слова, медленно пошел к двери. Все смотрели на его могучую спину и толстый зад, обтянутый узкими брюками.
Дьяченко усмехнулся и влепил единицу. На этом экзамены и кончились.
Впрочем, Пьер все же получил свой диплом. Он благополучно сдал испытания в августе месяце, но не у нас, а где-то в другом городе. Верно, там нашлись более сговорчивые экзаменаторы.
– Конечно, Олечка Лихарева – милая барышня, – сказал Карлуша Пайпе, фармацевт из аптеки, – но будет ли она парой человеку деловому? Мне нужно, чтобы моя супруга могла и у кассы посидеть, и с покупателем умела бы заняться. А у Олечки еще ветер в голове.
Мы возвращались с Карлушей от Лихаревых, где встречали Новый год. Город спал, улицы были пусты. Стояли морозы, снег гулко скрипел под ногами, луна высоко сияла в радужном ореоле. Старые вязы Устиновского сквера в инее под луною были так празднично красивы, будто нарочно разузорены ради веселых святок.
Карлуша всегда говорит только о невестах. Он мечтает открыть собственный аптекарский магазин и ищет себе в жены девицу с приданым и деловыми качествами.
– Да и даст ли за нею Лихарев приличное приданое? Живут они широко: своих лошадей держат, кучера, повара… Говорят, что папаша весь украшен долгами, как шелками. Буду ли я в том гарантию иметь, что получу желательную сумму? Как ты думаешь?
– Зачем мне думать, Карлуша? Я ведь жениться не собираюсь. Думай сам.
С чего это Карлуша вообразил, что Олечка за него пойдет? Она весь вечер строила глазки Сережке Самарину. У Лихаревых на встрече Нового года из молодежи были еще две Олечкины подруги по гимназии – Капа и Люба, да студенты – два брата Самарины, франтоватые и накрахмаленные, в отглаженных синих брюках с кантом и в форменных тужурках с наплечниками. Я был приглашен на вечер как Олечкин наставник: второй год я тяну ее по математике.
Было очень весело. Сперва ставили глупенький, но смешной водевильчик, в котором Олечка сумела показать свои артистические таланты и даже довольно бойко спела куплеты. Братья Самарины, снисходительно улыбаясь, двигались по сцене, как манекены, ролей своих они не знали совершенно, и я совсем охрип, подсказывая им из-за занавески каждое слово по десять раз: я был за суфлера.
Потом играли в веревочку, в жмурки, в фанты, в «свои соседи», в «почту амура». Были танцы под рояль. Братья Самарины, оба кудрявые, цыгански смуглые, были ловкие танцоры. Белобрысый Карлуша танцевал серьезно и старательно.
Когда пригласили к ужину, за стол сели пятнадцать человек. Кроме Лихарева, его жены и свояченицы, был доктор с женою и двумя ребятами-погодками: Вячкой и Всевкой, гимназистами-второклассниками. Эти двое все время неотрывно были заняты друг другом – все старались подсидеть один другого: дать втихомолку подзатыльник, утянуть из-под носа тарелку, вытащить стул из-под зада. В конце стола села миловидная таперша из клуба, которая играла на рояле танцы.
У участников спектакля остались на лицах еще следы неотмытого грима. Чуть подведенные глазки очень шли Олечке, и даже белобрысая пухлая Капа казалась интересной.
Лихарев, толстяк с бородою на обе стороны, как два лисьих хвоста, в черкеске из серого кавказского сукна, с георгиевской ленточкой, был весел, шумен, много пил, ел за троих, предлагал забавные тосты. Когда стрелка часов стала приближаться к двенадцати, он при общем внимании хлопнул пробкой в потолок и разлил по бокалам шампанское, настоящее, с французской этикеткой и серебряным горлышком. Все стали чокаться.
Свояченица Лихарева, милая толстушка Марья Адамовна, была приметлива и догадалась посадить меня за столом рядом с Любой. Мы чокнулись с Любой, и я пил из бокала, глядя ей в глаза «со значением». Повар в белом колпаке принес мороженое, которое он крутил во льду для нас целый вечер. Потом танцевали снова.
Ушли от Лихарева только мы с Карлушей. Капа и Люба остались ночевать. Доктора с семейством повез домой в санках на лихаревской паре кучер Осип. Студенты Самарины как гости из уезда были приглашены с ночевкой и тоже остались.
– Счастливцы эти Самарины, – сказал я, втайне ревнуя.
– Чем счастливые? – не догадался Карлуша.
– Ну как же ты не понимаешь? Они, может быть, и сейчас танцуют.
– А мне эти танцы уж надоели. У меня ботинки жмут.
