Элен Фисель - Микеланджело Буонарроти
«Я не могу забыть превосходной группировки на лодке в нижней части картины «Сотворение мира». Это совершенно натурально, цело, крепко, точь-в-точь как это бывает в натуре. Этакий размах мощи, все так тщательно, хотя выкрашено двумя красками, особенно фигуры на потолке <…> Верх картины «Сотворение мира» на меня не действует, я там ничего не разберу, но там что-то копошится, что-то происходит. Для низа картины не нужно никакого напряжения – просто и понятно. Пророки, сивиллы, евангелисты и сцена Святого писания так полно вылились, нигде не замято, и пропорции картин ко всей массе потолка выдержаны бесподобно. Для Микеланджело совсем не нужно колорита, и у него есть такая счастливая, густая, теневая, тельная краска, которой вполне удовлетворяешься»132.
В самом деле, у Микеланджело каждая композиция, лично прочтенная художником, существует одновременно и сама по себе, и как часть единого целого, и все они бесподобно взаимно согласованны.
«Первоначально, – рассказывает профессор-искусствовед И. Тучков, – Микеланджело хотел расписать свод мелкими композициями, почти декоративно, но затем отказался от этой мысли. Он создает на своде свою собственную нарисованную архитектуру: мощные столбы как бы поддерживают карниз и арки, «переброшенные» через пространство капеллы. Все промежутки между этими столбами и арками заняты изображениями человеческих фигур. Эта изображенная Микеланджело «архитектура» организует роспись, отделяет одну композицию от другой.
Входящий в капеллу человек сразу видит весь цикл росписей: еще не начав рассматривать отдельные фигуры и сцены, он получает первое общее представление о фресках и о том, как излагает мастер историю мира»133.
Потолок Сикстинской капеллы – это великое достижение живописи эпохи Возрождения, доведенное непокорным гением Микеланджело до совершенства. Пожалуй, никто в мировом искусстве ни до, ни после него не создавал ничего подобного.
Интерпретации смысла росписи
Не все, разумеется, поняли то, что изобразил Микеланджело. Они видели только странность и гигантские масштабы произведения. Кое-кто из числа наиболее продвинутых допустил, что перед ними пророк, своего рода Моисей, случайно оказавшийся в Риме XVI века, но большинство просто рассеянно кружило по капелле, разинув рты и задрав головы к потолку. Когда первое ощущение шока прошло, стали появляться интерпретации скрытого смысла росписи Микеланджело, а сегодня из них уже можно составить целую библиотеку.
Одни, расшифровывая тайну Сикстинской капеллы, полагают, что Микеланджело просто по-новому истолковал Библию. Другие уверены, что в своей огромной фреске он дал новое осмысление «Божественной комедии», автору которой он мечтал уподобиться.
В самом деле, ведь писал же он о Данте следующие строки:
Я говорю о Данте: не нужны
Озлобленной толпе его созданья, —
Ведь для нее и высший гений мал.
Будь я, как он! О, будь мне суждены
Его дела и скорбь его изгнанья, —
Я б лучшей доли в мире не желал!134
Третьи видят во фреске Микеланджело «живописную поэму о восхождении человека от животного состояния до божественного совершенства»135.
Четвертые утверждают, что Микеланджело нарисовал Бога, сотворяющего Адама, в некоем «космическом яйце», которое на самом деле есть не что иное, как закодированное изображение человеческого мозга. А это значит, что все божественное заключается не в Боге, а в человеке, в его сознании.
А пятые. А шестые.
Но есть и еще более «революционные» интерпретации. Например, вот что пишут Бенджамин Блеч и Рой Долинер:
«Микеланджело не стеснялся обнаженной натуры, ее изображения мы находим по всему потолку, к вящему ужасу Церкви. Итак, Иона покрыт повязкой не из соображений скромности. Однако, если мы обратим внимание на форму ног в том месте, где они зрительно выступают из плоскости, они образуют букву ивритского алфавита, которой соответствует цифра «пять» <…> Микеланджело потребовалось изобразить нехарактерную повязку, чтобы образовался пропуск, как в середине ивритской буквы <…>
Что же особенного в цифре пять? По библейским понятиям, пять – очень важное число. Пятикнижие Моисеево: Бытие, Исход, Левит, Числа и Второзаконие <…> Церковь во времена Микеланджело пыталась умалить значение Пятикнижия Моисеева; оно было всего лишь «Старым Заветом», оставшимся рудиментом, несостоятельность старых законов которого доказал сменивший его Новый Завет. Микеланджело оставляет послание Ватикану: Церковь, которая игнорирует свое происхождение из Торы и первенство Еврейского Писания, погибнет»136.
Согласно рассуждениям этих двух исследователей, Микеланджело был ревностным поклонником философии неоплатонизма, а та, в свою очередь, стремилась к гармонизации отношений между религиями. Для Микеланджело христианство не было высшей ступенью эволюции религии, и оно должно было сосуществовать с так называемой материнской религией.
Таким образом делается вывод о том, что Микеланджело своей фреской не просто высмеял папу Юлия II, показав ему «ангельскую фигу», но сделал миру некое скрытое послание, напрямую связанное с Торой (Пятикнижием Моисеевым), которую художник считал общим источником иудаизма и христианства.
Глава 12
Проклятие папской гробницы
Предсмертное завещание Юлия II
После окончания работ в Сикстинской капелле Микеланджело и не думал об отдыхе. У него на это просто не было времени, ибо наконец-то он получил возможность заняться своей любимой скульптурой, от которой был оторван на долгие годы. Это оказался один из немногих моментов счастья, которые дарила ему судьба.
О скульптуре Микеланджело всегда говорил, что «это первое из искусств». При этом он опирался на библейскую легенду о том, что Бог именно «вылепил» фигуру первого человека из земли.
«Мне всегда казалось, – писал Микеланджело, – что скульптура – это светоч живописи и что между ними та же разница, что между солнцем и луной»137.
А еще Микеланджело придумал для себя такую формулу: скульптура – это «искусство, которое осуществляется в силу убавления»138. Под этим он имел в виду убавление всего лишнего. То есть в глыбе мрамора красота заложена изначально, нужно только уметь извлечь ее из каменной оболочки. Эту мысль Микеланджело выразил в таких замечательных стихах:
И высочайший гений не прибавит
Единой мысли к тем, что мрамор сам
Таит в избытке, – и лишь это нам
Рука, послушная рассудку, явит139.
Так вот, не дав себе отдохнуть и пары дней, он вернулся к своему любимому мрамору, лежавшему грудой вот уже более шести лет в его импровизированной мастерской на площади Святого Петра. Оказывается, у него уже имелись некоторые эскизы «Рабов», придуманных им для основания монумента.
