Михаил Ульянов - Реальность и мечта
Она актриса душевная, поразительно сердечная, но с железным упрямством пронесшая через свое творчество тему человеческого, женского достоинства, права на счастье и всемерное уважение к женской судьбе. И, разумеется, огромный успех Бо- исовой в «Иркутской истории» был результатом этого чувства острадания к Вале.
Спектакль шел несколько лет. Сменялись исполнители поч-! и всех ролей. И только каждый вечер, пока шла «Иркутская ис- I ория», выходила на сцену Юлия Борисова, вновь и вновь покоряя зрителей своим талантом и мастерством, незаживающей бо- 1ью за человека и восхищением перед богатствами его сердца. Признавая заслуги актрисы, сам Арбузов впоследствии посвятил пьесу «Иркутская история» Юлии Борисовой, и это был знак глубочайшего уважения к актрисе.
Впервые Борисова всерьез заявила о себе в роли Анисьи в спектакле «На золотом дне» по Мамину-Сибиряку. Порой случается, что артист, сыграв первую роль, сразу обнажает свой неповторимый дар. Но это бывает очень и очень редко только с по- истине крупными талантами. Вот такой ролью для Юлии Борисовой стала роль уральской красавицы, выданной насильно за богача старика и озлобившейся на весь мир за такое над ней надругательство. А открыла эту чудесную актрису режиссер Александра Исааковна Ремизова. Она вообще любила открывать новые имена и часто попадала метко. Так однажды она не побоялась доверить мне, не чисто характерному актеру, роль сутенера и бандита, скрывающего сущность убийцы под маской веселого, широкого парня. Это была одна из моих удачных работ. Поверила она в меня и поручив роль Рогожина.
Не только я, но и многие актеры были благодарны Ремизовой за предоставленную возможность попробовать свои силы на неизвестном пути.
А Борисова была неизменно хороша и пленительна еще во многих и многих ролях. Прелестная, изящная, как статуэтка, нежная и женственная пани Гелена. Гибкая, изменчивая, вспыльчивая шекспировская Клеопатра. Сгорающая от обиды и унижения, натянутая, как струна, клокочущая, как вулкан, Настасья Филипповна…
Мне повезло быть партнером Борисовой во многих спектаклях Вахтанговского театра: из этого сотрудничества я вынес глубокое убеждение, что чем лучше и талантливее твои партнеры, тем лучше и профессиональнее становишься ты сам.
В 1975 году к тридцатилетию Победы нашего народа в Великой Отечественной войне Евгений Симонов решил поставить знаменитейшую пьесу Александра Евдокимовича Корнейчука «Фронт». Задача была не из легких, ее можно назвать даже дерзкой, потому что спектакль «Фронт», созданный во время эвакуации Театра имени Вахтангова в Омск его отцом, как известно, вошел в сокровищницу советского театрального искусства.
Но время прошло, ту постановку возобновить было невозможно, многие исполнители ушли навсегда, и Симонов решил осуществить свой вариант, найти собственную интерпретацию этой пьесы. На роль Горлова был приглашен я, на роль Огнева — Василий Лановой.
Пьеса Александра Корнейчука, написанная в августе 1942 года, была, по сути, политическим документом. Шаткое положение на фронтах, неудачи летнего контрнаступления советских войск на юго-востоке Украинй, выход фашистов к Сталинграду наконец склонили Сталина к мнению о том, что старая полководческая школа не отвечает требованиям современной войны. Многие заслуженные военачальники растерялись в ее первый период, ire смогли понять риГм, стратегию и тактику войны, и стало очевидно, что их пора заменить людьми, мыслившими πο-HOBÖKiy и умевшими оперативно приспосабливаться к воен- нЬй действительности. К величайшему счастью, такие люди нашлись, они были готовы занять командные посты и вскоре составили плеяду наших прославленных полководцев.
Есть знаменитая фотография: после Парада Победы впервые вместе собрались Жуков, Рокоссовский, Конев, Малиновский, Толбухин, Баграмян, Говоров, Мерецков.
Так вот, «Фронт» Александра Корнейчука — это художествен-’ ный документ, объясняющий резкий поворот руководства страны в сторону молодого поколения армейских командиров в годы войны. И неспроста пьеса была опубликована в печатном органе КПСС газете «Правда».
Когда мы начали репетировать, я для себя определил образ Горлова как сатирический, в отличие от прежнего трагического Горлова в исполнении Алексея Денисовича Дикого. Почему прежде этот великий актер не пришел к такому же решению? Возможно, в 1942 году, когда немцы были еще недалеко от Москвы, когда на Волге шла борьба не на жизнь, а на смерть, было не до сатиры, не до издевательства над такими, как Горлов. Слишком все это было близко, болезненно и страшно. Да и маршалы вроде Ворошилова и Буденного наверняка близко к сердцу принимали свою профессиональную несостоятельность в условиях: отально механизированных, а не маневренно конных сражений. Ведь раньше они были незаменимы, и вдруг получилось, что на фронте от них один вред. Но время прошло и заставило нас иначе посмотреть на подобных людей. И все-таки я играл не их.
Что такое Горлов, каким он написан? Зазнайство, фанфаронство, эгоцентризм, абсолютнейшая глухота к малейшей критике, ощущение себя пупом земли, ощущение себя единственным непререкаемым судией всех деяний, творящихся вокруг него. Мне не раз случалось видеть при власти таких дураков. А перед войной, когда чуть не подчистую были уничтожены офицерская элита и высший командный состав Красной армии, путь к высоким постам был расчищен в лучшем случае для исполнительных солдафонов, а в худшем — для карьеристов и доносчиков. И понадобилось жесточайшее испытание для всей страны, чтобы поставить их наконец на место. Но, к великому сожалению, я видел и до сих пор вижу подобных персон в разных сферах деятельности.
Да, того Горлова в пьесе сняли с должности, но «горловщина», к сожалению, продолжает цвести махровым цветом. И раз мы показывали спектакль в 1975 году, спустя уже тридцать лет после окончания войны, мне совсем неинтересно было играть одно только прошлое, историю одного невежественного генерала. Я хотел сыграть целое явление, именуемое мною «горловщиной». Поэтому вместе с Евгением Симоновым мы стали поднимать этот характер до символа, до определенной, очень густой, почти предельной сатирической концентрации. До гротескной дури! Ибо видели в этом образе принадлежность именно сатире, а не драме. Манера поведения такого человека, его лексика, его походка, его ощущение себя в мире — все решалось исходя из преувеличенных черт, в чем-то доведенных до абсурда. Мой Горлов плохо говорит, так как он никогда не учился хорошей речи и не считал это нужным. Он ходит барином, зная, что все перед ним разойдутся и уступят место. На любой табурет Горлов садится, будто на трон, а в высказываниях он безапелляционен до идиотизма.
