Теодор Крёгер - Четыре года в Сибири
От меня сейчас срочно требовалось закрепить мою свободу, по крайней мере, здесь в Никитино. Мне было абсолютно ясно, что я никогда не получу разрешение на проживание в крупном городе. Однако мне следовало защититься от возможных последующих репрессий. Переписку мне запретили, единственное письмо, которое я получил от отца, мне громко прочитал вслух Игнатьев. Я мог только ответить: «Мои дела идут хорошо, я здоров. Деньги получил с большой благодарностью. Письма я писать не могу». Такими были предписания из Петербурга, и им мне приходилось безоговорочно подчиняться.
Так как я был их лучшим клиентом, я пользовался также соответствующим уважением у татар.
Однажды Исламкуловы показали мне несколько коротких строк моего слуги Ахмеда. Я не мог читать татарские буквы, но с этого мгновения братья Исламкуловы обращались со мной как с другом.
- У нас есть наши собственные источники информации по всей России. Нам это нужно для проверки платежеспособности наших клиентов. Мы обмениваемся сведениями об этом и можем полностью полагаться на правильность таких сведений. Также мы так поддерживаем друг друга и... узнаем как раз то, что важно для коммерсанта. Людям, которым мы доверяем, оказывают предпочтение также наши друзья и единоверцы во всей России.
Это был ответ на все вопросы, которые я ставил татарам о письме моего верного Ахмеда.
Трех братьев Исламкуловых звали Али, Мохаммед и Ибрагим. Али был самым старшим, Мохаммед – средним, а Ибрагим – младшим.
Меня пригласили к ним на ужин.
Это большая честь, когда мусульмане приглашают человека другого вероисповедания к себе для трапезы. Гостеприимство – это для них что-то священное, гость что-то неприкосновенное.
Несколько крепких деревянных ступеней ведут к маленькой, украшенной богатой резьбой передней части здания. Входная дверь массивна, с широкими, тяжелыми засовами и замками. В углу висит звонок. Он звучит тихо, приглушенно.
Дверь открывается, старший брат, глава семьи, принимает меня. На нем широкий, длинный, пестрый кафтан из бухарских татарских тканей, узкий в талии, на голове маленькая круглая шапочка, украшенная вышивкой с золотым орнаментом. На чертах его лица скользит таинственная улыбка Азии, когда он мне низко кланяется.
С потолка прихожей свисает маленькая, пестрая висячая лампа, на стенах пестрые платки с татарскими буквами. Одна из занавесок отодвигается, я вхожу в жилую комнату. Там стоят оба брата Мохаммед и Ибрагима, одетые так же как их старший брат. Они тоже вежливо кланяются.
Вместительная комната, обложенная дорогими коврами, на стенах действительно хорошие оригиналы, крымские пейзажи, и пестрые платки, тонкие, тщательно подобранные ковры. Маленькие низкие столы, маленькие скамьи и диваны, восточная лампа в середине комнаты.
Мы садимся на низкие маленькие скамейки.
- Вы теперь счастливы в вашем доме? – задает мне вопрос Али.
- Еще бы! И новая кровать тоже гораздо лучше старой. Я спал как бог.
- Я вначале вообще не мог вам поверить, когда вы покупали у меня эту новую кровать. Я думал, что вы шутите, пока вы не взгромоздили ее себе на плечи и не покинули лавку со смехом. Это уже обсудили все в Никитино, все утверждают, простите, пожалуйста, что вы не совсем нормальный. Мол, это с вами от тюрьмы и от климата.
Я смеюсь от всей души, со мной братья Исламкуловы, пусть даже несколько неуверенно и смущенно
- К сожалению, я еще не могу пригласить вас к себе, потому что у меня в комнатах пока стоят только ваши сундуки. Однако за то я могу гулять у себя в квартире, разве это не приятно? Во всяком случае, это что-то новое для меня. Больше всего я, естественно, люблю сидеть на кровати, она, по крайней мере, мягкая. Но, все же, я счастлив. Все остальное тоже получится, если, конечно, меня снова не посалят в тюрьму. Последние мои слова звучат несколько глухо и горько.
- Господин Крёгер, позвольте мне дать вам совет, будьте очень любезны с писарем Игнатьевым и с господином полицейским капитаном тоже. Если необходимо, давайте им обоим при каком-либо случае деньги и снова, и снова деньги. Это не защита против подлостей Игнатьева, но, по крайней мере, все же, хоть маленькое успокоение. Если вы станете для них двоих дойной коровой, то репрессии против вас со временем останутся лишь на бумаге. Знаете ли вы, что господа нам очень задолжали, что мы не даем уже Игнатьеву ни копейки кредита?
За мной слышится очень тихий шум. Я останавливаю дыхание и внезапно очень отчетливо чувствую, что в следующее мгновение я испытаю огромную радость.
- Это Фаиме, наша сестра..., – говорит Али.
Медленно я встаю, оборачиваюсь. Маленькая рука появляется из широкого рукава пестрой одежды из татарской ткани, я склоняюсь к ней вниз и осторожно целую ее.
Фаиме...
Ее руки малы и искусны, ее ноги изящны и проворны. Ее черные, переходящие в синеву волосы гладкие, расчесаны с пробором точно в середине и завязаны на затылке в тяжелый узел. Ее нос со слегка согнутой благородно тонкой спинкой, ноздри выдают страсть. Черные, миндалевидные глаза немного раскосые. Они хранят в себе все эти необъяснимые тайны ее дальней родины. Это Фаиме, заброшенная судьбой, как и я, в этот потерянный городок в глуби Сибири.
Ее глаза смотрят на меня вопросительно и с большим удивлением, я всегда должен видеть их... они необъяснимы, они прекрасны... Теперь они улыбаются...
- Я больше не боюсь вас, – она опускает взгляд. – Теперь Вы выглядите иначе чем... чем раньше...
- Мы хотим пойти есть, если это вас устраивает, – говорит Али.
- Да, с большим удовольствием, я очень голоден.
- Вы оказали нас всем, но особенно нашей сестре, высокую честь, господин Крёгер... Вы поцеловали ей руку, говорит старший брат, глубоко покраснев.
- Позвольте мне, по крайней мере, на несколько часов снова стать тем человеком, каким я был раньше, когда-то. Достаточно долго я уже не был им, и кто знает, что еще мне предстоит.
Занавесы отодвинулись, татары отошли в сторону и поклонились. Мы пошли в столовую.
Кривые сабли, инкрустированные кинжалы и ножи, пики, старый лук, рядом с ним колчан, все окружено множеством стрел. Все это придавало тяжелый, почти мрачный отпечаток комнате с блестящей мебелью из кавказского грецкого ореха. Широкий стол был накрыт белой скатертью из камчатной ткани и старыми восточными серебряными приборами.
- Я поставил для Вас также бутылку водки. Мы татары не пьем алкоголь, так как наша религия запрещает нам это.
- Очень мило с вашей стороны, – ответил я, – но я сам пью только тогда, когда этого требует гостеприимство.
- Но тогда вы, все же, выпьете после жаркого бутылку вина. Я ее тоже припас для вас.
