Павел Цупко - Пикировщики
— Заходят сверху и снизу! — сообщает бомбардир. Он грудью навалился на рукоять «шкаса», впился взглядом в кольца прицела, подвел их и задержал на белом коке ведущего Ме-109, ожидая, когда тот приблизится,
Константину не видны вражеские истребители: они атакуют сзади. Все его внимание поглощено пилотированием, но по репликам и командам ему живо представляется обстановка боя: Лопатин бьет короткими очередями, комментирует поведение немцев, подсказывает Збитневу. Тот стреляет молча, но по звукам стрельбы — редким из крупнокалиберного люкового и частым из бортового «шкаса» — командир знает, что радист бросается то к одному пулемету, то ко второму.
— Ближе! Ближе! — кричит Лопатин, обращаясь к фашистам. — Вот так! Строчит его пулемет. — Маневр влево!
Самолет пока еще слушается пилота, уклоняется. И опять рядом с кабиной проносится вихрь смертельного огня, а вслед за ним в развороте мелькают фюзеляжи «мессеров».
— Осторожно действуют, издалека… Маневр вправо!
Вправо маневрировать труднее — там неработающий мотор, можно не удержаться, упасть…
Басовито застучал люковый пулемет, и вдруг «семерка» резко задрожала: правую плоскость крыла будто прошила гигантская игла — в дюрале появились зазубрины новых дыр. Но вторая атака была отбита. Летчики перевели дух.
А гитлеровцы заходили еще раз. В стороне зажелтели хвосты еще двух «мессершмиттов». И в этот раз они стреляли с большой дистанции; побаивались пулеметов пикировщика. Усенко, как мог, маневрировал самолетом и с растущей надеждой вглядывался в дымы фронта. Они приближались. Но как медленно!
Немцы изменили тактику: теперь они атаковали не парами, а поодиночке. Положение экипажа бомбардировщика ухудшилось: ему чаще приходилось открывать огонь. И чаще Константин всем телом ощущал бешеную дробь вражеских пуль по броне. Пробили фонарь кабины, через его дыры врывался шипящий воздух. От напряжения подступала страшная усталость, но он упрямо приказывал себе: «Держаться! Драться до последнего!»
Почему так долго не слышно радиста? Жив ли? — забеспокоился пилот и включил переговорное устройство:
— Слушай, эф-три! Как там у тебя?
— Патроны кончаются, командир!
— Продержись! До фронта еще десять километров… Справа и слева от самолета снова мелькнули огненные молнии, и «семерка» задрожала от очередных попаданий: на правой плоскости крыла появились большие дыры, а из разбитого мотора вырвались языки пламени. Пламя быстро приближалось к кабине летчиков.
— Командир! Горим!
— Давно горим! Не отвлекайся, Збитнев, бей фашистов!
Константин попытался сбить пламя: он убрал газ и заскользил на крыло — в прошлые разы так удавалось.
— Ну как? Пламя есть? — нетерпеливо спрашивает он.
— Еще сильнее! Охватило всю плоскость. Дальнейшее произошло в считанные секунды. Новая пушечная очередь пронзила фюзеляж между пилотской кабиной и отсеком радиста, где установлен самый крупный бензиновый бак. Огонь вихрем ворвался в кабину летчиков, полыхнул в лицо Лопатину, опалил руки, зажег одежду. Все заволокло едким дымом. Воздух накалился, обжег легкие, сковал дыхание. Одурманивающе запахло горелым. Дышать стало нечем.
— Кругом дым! — кричал, заходясь кашлем, Збитнев. — Оставаться в кабине не могу. Разрешите покинуть самолет?
Покинуть самолет — это наипервейшее требование всех инструкций при пожаре в воздухе. Но Константин слышал и сам не раз видел, как гитлеровские летчики издевались над беспомощными парашютистами: подлетали вплотную и расстреливали их из пушек либо крылом самолета рубили стропы, и человек камнем падал вниз. Допустить такое?!
— Продолжать бой! — приказал командир. — Покидать самолет по моей команде!
А огонь и дым заполонили всю кабину. Ничего не видно.
— Где находимся? Место?
Лопатин разглядел стрелки часов. По времени определил:
— Под нами свои! Свои!
Огонь в кабине летчиков бушевал вовсю. Горела, вздуваясь пузырями, краска, оплетка проводов, карты, чехлы аппаратуры. Пламя снизу достигло пилота. Зачадили, загоревшись, лямки парашюта, привязные ремни, задымил реглан. Нестерпимо жгло колени, руки — штурвал быстро накалялся. Пламя достигло лица, и Константин закрылся от него локтем, но управление не бросил. Лихорадочно подсчитывал в уме: «Высота — три тысячи метров. До земли лететь около тридцати секунд. Прыгать? Но тогда они останутся без машины! На чем же летать? Надо спасаться самим и спасать „семерочку“, посадить во что бы то ни стало! Продержаться всего тридцать секунд… Только бы не взрыв…»
Константин дернул форточку. В нее сразу устремился дым, и пламя опалило лицо, руки. Догадался: через форточку из кабины отсасывало воздух, а с ним огонь. Захлопнул форточку. Пламя ушло вниз. На мгновение прояснилось переднее стекло. Успел заметить: самолет снижался устойчиво. Хорошо! Но сразу пронзила новая тревога: «А если Лопатин ошибся? Если внизу немцы?!»
— Место? Дайте место! — приказал он бомбардиру.
— Где-то под Дорогобужем! — прохрипел тот и бросился к бортовому стеклу. Но пламя из-за плеча вновь лизнуло лицо, и Макар Давыдович, теряя сознание, упал.
Все, что произошло с ним дальше, Лопатин потом долго восстанавливал в памяти. Видимо, от удара о прицел, а может быть, в это мгновение через развороченную пяту нижнего люка проникла струйка свежего воздуха, но он очнулся и прямо над собой за разбитым стеклом кабины увидел желтое брюхо и черные кресты фашистского истребителя: тот подошел вплотную, чтобы добить упрямого пилота. Собрав последние силы, Макар Давыдович встал на ноги, дотянулся до рукоятки «шкаса» и, повернув ствол в сторону ненавистных крестов, нажал на спусковой крючок. Длинная очередь скорострельного пулемета буквально пропорола снизу брюхо врага, тот воспламенился и камнем рухнул вниз, едва не задев пылающий «петляков».
— Экипажу оставить самолет! — приказал Усенко. — Всем прыгать немедленно! Прыгать всем!
— Прыгаю! — донесся голос Збитнева. «Что ж Лопатин?» — забеспокоился Усенко. Адъютант ожесточенно дергал ручку входного люка: она не двигалась, обожженные руки плохо повиновались.
— Ну что там, Давыдыч? — задыхался летчик. — Скоро?
— Не мо…гу открыть… люк! — хрипел бомбардир.
— Срывайте фонарь! Быстрее!
Лопатин вскочил, но лямка парашюта за что-то зацепилась, дернула книзу. Устоять на ногах он не смог. Застонав, Лопатин упал на горящий пол. Встать уже не было сил. В отчаянии, пытаясь на что-нибудь опереться, он махал руками и, не находя опоры, слабел все больше.
— Быстрее! Быстрее же! — кричал пилот. — Фонарь! Адъютант не отвечал.
