Збигнев Войцеховский - Иван Поддубный. Одолеть его могли только женщины
– Это трико называется. У атлетов в цирке так принято, чтобы видно было, как мышцы работают, да и потом же прошибает.
– А-а-а-а… Трико, значит.
– Иван, – окликнула Поддубного Эмилия. – Когда ты за мной зайдешь? Поедем сегодня развеяться.
Любопытный Тарас пару секунд разглядывал эквилибристку. А затем смущенно отвел глаза. Все-таки одно дело – видеть артистку на манеже во время выступления, и совсем другое – пялиться на ее обнаженные ноги, когда Эмилия стояла совсем рядом.
– Не могу сегодня, – виновато произнес Иван. – Земляка встретил. Давай завтра прокатимся, а?
– Завтра так завтра, – небрежно бросила обиженная Эмилия и, нарочно сильно покачивая бедрами, удалилась.
– Эта та, которая сегодня по канату ходила? Красивая… – Чирк проводил женщину взглядом.
– Она моя невеста, – не удержался от признания Иван.
Тарас часто заморгал.
– Так она же… того, старая для тебя. Ей поди годков тридцать пять будет?
Иван не стал уточнять, что Эмилии уже перевалило за сорок. А в таком возрасте в селе женщину все уже считают старухой. Вместо этого он привел, на свой взгляд, убийственный аргумент.
– Красивая же?
– Красивая, – согласился Тарас.
Потом односельчане посидели в питейной. Правда, сам Иван пил только содовую воду, а вот Тараса щедро угощал водкой, за которую сам и платил. Хотелось ему показать, что зарабатывает теперь неплохо и может угостить знакомого. Говорили в основном о жизни в родном селе. Да и о чем другом мог бы рассказать Тарас? Куда он выезжал? Вот только в Севастополь теперь и выбрался. Как дела у отца с матерью и у братьев, Иван знал – переписывались, но все равно внимательно слушал. Ведь письма приходили «сухие», а в рассказе Чирка выплывали живые подробности.
Вот, например, рассказал, как брат Ивана – Митрофан – напившись, ходил по селу и рассказывал, что «его Иван» знаменитый борец и равных ему нет во всем мире. А потом за это его отец в хату ночевать не пустил. Поддубный только усмехался. А потом, совсем не к месту, Тарас упомянул и Аленку Витяк, о которой Иван старался не справляться в письмах к родственникам.
– …ждала она тебя, ждала, а потом и согласилась выйти замуж, – трагическим тоном проговорил Чирк. – За нелюбимого, зато богатого – Серегу Каленчица.
Иван напрягся, подался вперед, свет фонаря лег на его лицо.
– Так сразу и согласилась?
– Нет. Сперва два дня плакала. Ну а потом и согласилась. Что она против отца сделает? Родители Сереги за нее мельницу ветряную дают. Да ты и сам знаешь, мельники они всегда с чертом водятся. Чего захотят – добьются, – сказав это, Тарас тут же накатил рюмку водки, даже не дождавшись, пока Иван нальет себе содовой.
Поддубный прислушался к тому, что говорило ему сердце. Конечно, новость огорчила его. Раньше всегда было приятно вспоминать, что есть где-то девушка, которая выходит за околицу, смотрит вдаль, не идет ли ее любимый. Не возвращается ли он в село, чтобы богатым подойти к родительскому дому и снова посвататься в новом статусе. Странным образом в его сердце продолжали уживаться и Эмилия, и Аленка. Может, потому, что они были из разных «жизней».
Но тут же Иван вспомнил, что сам перестал писать Аленке, потому что она ему не отвечала. Можно было успокоить себя. Мол, не отвечает – видеть не хочет. Но в душе Поддубный понимал, просто его письма не доходили до любимой. Отец с матерью получали, да не показывали. Хотел бы, написал бы брату, тот непременно передал бы письмо лично.
– Ладно, что уж случилось, то случилось, назад не отвернуть, – проговорил Иван, рука его потянулась к шкалику с водкой, но он остановил себя, вновь налил содовой.
Говорили давно за полночь. Пока наконец их, оставшихся вдвоем в заведении, просто не попросили на улицу. Тарас взялся проводить Ивана до цирка, сказал, что недалеко остановился и не заблудится в темном городе.
Они шли по ночному променаду. На два голоса пели знакомые с детства украинские песни. Словно шагали не по относительно большому городу, а по своему селу. Шагнувший к ним было городовой тут же отступил в свет фонаря и сделал вид, будто ничего не видит, не слышит – узнал Поддубного. Ивану даже показалось, что рука блюстителя городского порядка рванулась к козырьку – честь отдать.
На ступенях цирка и распрощались. Тарас Чирк крепко обнял Ивана:
– Что родным передать? Все равно раньше твоего письма в Красеновке буду с новой молотилкой.
– Скажи, что скоро – на праздники – обязательно домой приеду и невесту свою привезу показать.
Тарас постоял, почесал затылок:
– Красивая-то она, красивая. Но только не думаю, что батька твой ее приветит.
– Это почему? – удивился Иван.
– А ты в глаза ей смотрел?
– И не один раз.
– А ты еще раз погляди, – посоветовал Тарас, затем расплылся в пьяной улыбке. – Была у меня одна такая из соседнего села, гулящая. Все у нас с ней шло черед-чередом, зачаровала, наверное, она меня. Знал, что и другие с ней до меня были, но, словно затмение на меня находило, как только сходились мы с ней. Все что угодно мог тогда ей пообещать, лишь бы позволила… Чего только она со мной не вытворяла и я с ней. Вспомнить и теперь стыдно. Когда к себе приучила, что без нее уже жить не мог, тогда артачиться стала. Жениться я ей обещал, лишь бы согласилась ноги раздвинуть. А потом я ей говорю: «Поехали, родителям своим покажу», – Тарас закашлялся, облизнул губы.
– А она? – спросил Иван.
– А она мне прямо так и сказала: «Не поеду, потому что твоя мать сразу по глазам узнает, что я…» – Чирк вновь закашлялся, явно не желая произносить то самое непристойное слово, которое услышал из уст своей возлюбленной, и прикрыл глаза ладонью.
– И что? – поинтересовался окончанием истории Иван.
– А ничего! – с вызовом произнес Тарас. – Так и не поехала к моей матери на глаза показываться. А ведь точно такая она и была. Как-то мне сказала, что ей все равно с кем, лишь бы хрен был…
Сказав это, Тарас махнул рукой и, даже не пожав руку на прощание, бросился в темноту. Иван стоял у громады циркового здания. Огни давно погасли. Фасад освещала лишь пара бледных фонарей. Трепетали флажки на ветру, но они, днем разноцветные, казались сейчас все одинаково серыми.
– Ну, пошла Аленка замуж и пошла себе. Не дождалась, – пробормотал Иван, словно и сам не обещал жениться на Эмилии. – Жизнь идет.
На душе стало неспокойно. Огромная сила требовала выхода. Хотелось просто так, за здорово живешь, загнуть фонарный столб или разбить на кусочки афишную тумбу.
– Дай ей Бог счастья, – пробормотал Иван, вспоминая прошлое в деталях, будто сам сейчас был на давней встрече у Шведских могил.
С неба закапал монотонный дождь. Поддубный поднял воротник плаща и пошел ко входу в гостиницу, которая находилась на задворках цирка.
