Збигнев Войцеховский - Иван Поддубный. Одолеть его могли только женщины
Эмилия перестала смеяться, она сосредоточенно смотрела на неспокойную воду, на волны, рассыпавшиеся брызгами в лунном свете.
– Ты о чем думаешь? – спросил Иван.
– О тебе, – серьезно ответила женщина. – Ты слишком добрый для меня и доверчивый.
– Не понимаю, – удивился Поддубный. – Что ты такое говоришь?
– Я не хочу приручать тебя потому, что в любви иногда бывает очень больно.
– Я это знаю.
– Ладно, не будем больше об этом, забудь. Меня ничто не изменит, – Эмилия прильнула к своему спутнику. – Поедем назад, уже поздно.
Пролетка остановилась у цирка. Иван расплатился, отметив в мыслях, что истратил за сегодня значительно больше, чем зарабатывает за день. И на эту ночь он остался у Эмилии. Его безудержно тянуло к ней, хотя предыдущая ночь вспоминалась ему со стыдом. Все повторилось. И страсть, и торопливое прощание на рассвете.
Вскоре о романе Поддубного и Эмилии уже шептались артисты в цирке, провожали их многозначительными взглядами. Синьор Труцци даже как-то раз попытался заговорить с Иваном на эту тему. Момент выбрал удачный, как раз пришла пора рассчитываться за неделю.
– Иван Максимович, мне кажется, вы забросили тренировки. А это неправильно – это ваша профессия. Ваш хлеб, – стал поучать он, отсчитывая деньги. – Женщины, они такие существа, что никогда нельзя знать заранее, что у них внутри. Уж я вам говорю это ответственно. Сам не раз обжигался.
– Я еще не проиграл ни одной схватки, – напомнил Иван.
– Все когда-нибудь случается впервые, – усмехнулся итальянец. – Я хотел бы предупредить вас насчет мадемуазель Эмилии…
– Она моя невеста, – тут же оборвал владельца цирка Иван.
Сказано это было с такой убежденностью, и при этом в глазах Поддубного горел такой решительный огонь, что синьор Труцци не стал развивать тему. Ему сам собой вспомнился малоприятный эпизод с поеданием контракта. Иван бывал страшен в гневе.
– Ну, раз невеста… простите великодушно. Не знал. А деньги вы все же пересчитайте, так принято, – напомнил итальянец.
– Пересчитывай, не пересчитывай, больше их от этого не станет, – беспечно произнес Поддубный, засовывая ассигнации в карман пиджака, он уже знал наперед, что долго они там не залежатся, время дешевой жизни для него окончилось.
Посчитав, что разговор на этом окончен, Иван поднялся.
– Погодите, – остановил его синьор Труцци, по выражению его лица можно было подумать, что новая мысль только что пришла ему в голову. – Как вы смотрите на то, чтобы на недельку-две поехать в Одессу и выступить в тамошнем цирке?
– Нормально смотрю. А что? – пожал плечами Поддубный.
Он не сразу связал вместе предыдущее с последующим. Не понял, что владелец цирка желает на время разлучить его с Эмилией. Расчет был неглупым. Уж кто-кто, а синьор Труцци прекрасно знал повадки цирковой дивы, знал, что засыпать одна она не привыкла.
– Ну и отлично. Отправитесь на следующей неделе, – потер ладони владелец цирка. – И вам будет полезно схватиться с другими борцами. И публика вас посмотрит. И мне прибыль.
Эмилия, узнав о скором отъезде Ивана в Одессу перед самым вечерним выступлением, восприняла это спокойно. Честно говоря, Иван несколько утомил ее. Как она сама выразилась, его стало слишком много, так тщательно он ее опекал и так сильно старался угождать ее капризам. Венгерская циркачка была из той породы женщин, которых принято называть коллекционерками. Они коллекционируют поклонников, никогда и никого впрямую не отвергая.
– Вот и отдохнешь немного от меня, – только и сказала она.
Уже находясь на манеже, после того как продемонстрировал свой «коронный» номер с телеграфным столбом, Поддубный заприметил среди зрителей знакомое лицо. Это был его односельчанин – Тарас Чирк. Было видно, что он приехал в Севастополь ненадолго, а не работает здесь. Может, продать чего-то решил, может, наоборот, купить. Сельского жителя легко распознать по повадкам, по настороженному взгляду, боязни сделать что-то не так, пусть он даже и оденется в фабричную одежду и вместо казацкой люльки примется курить папиросы.
«Наверняка Тарас уже слышал о моих успехах, – подумал Поддубный. – Вот и решил на цирк потратиться. Будет ему потом о чем в Красеновке рассказать».
Иван повернулся к сектору, в самом верху которого на самом дешевом месте сидел Чирк, и поднял руку, словно приветствовал его одного. Тарас понял, что Иван заметил его, и отчаянно замахал ему руками.
Поддубный прошептал на ухо коверному:
– Не забудь объявить, что всякий желающий может со мной схватиться.
В последнее время о таком объявлении уже забыли по ненадобности. Бороться с Иваном Максимовичем никто не рисковал – себе дороже. Поддубный с улыбкой наблюдал за тем, как после объявления Тарас пару раз дернулся, но так и не отважился выйти на манеж. А ведь в Красеновке они не раз сходились в борьбе на кушаках.
После выступления Поддубный задержался на выходе. Публика уже расходилась, а вот Тарас мялся. Наконец он решительно направился к артистическому выходу на манеж. Дорогу ему, как и полагается, тут же перекрыл один из ливрейных.
– Сюда не положено. Вам, господин хороший, туда, – он указал на выход.
– У меня земляк здесь, Иван Максимович Поддубный. Оба мы из Красеновки, – сбивчиво принялся объяснять Тарас Чирк. – Повидать хотел.
Ливрейный на секунду задумался, явно выбирая между двумя решениями: сказать, что, мол, передаст Поддубному о желании земляка и, если тот пожелает, то выйдет сам, или же сразу отправить земляка восвояси. Но ливрейный так и не успел выбрать. Поддубный появился сам, выйдя из-за тяжелого бархатного занавеса.
– Каким ветром занесло? – обнял он Тараса.
Тот радостно ответил на объятия.
– Приехал молотилку покупать, – сказал он с преувеличенным чувством собственного достоинства, словно речь шла о покупке особняка на берегу моря.
– Ну что ж, дело хорошее, – на Поддубного повеяло родным и близким, все-таки он не сильно оторвался от родных мест. – Пошли, посидим где-нибудь, поговорим.
Приобняв земляка за плечи, он повел его прямо за занавес. Чирк удивленно озирался, явно не таким представлял он себе убранство служебных помещений. Наверное, ему казалось, что здесь должно царить такое же великолепие, как и в зале. На поверку же выходило иначе: облезлые стены, закопченные потолки, клочья сена и соломы под ногами.
– Чудноватый на тебе наряд, – Чирк оглядел Ивана. – Ноги голые. Словно одеться забыл и в исподнем на глазах у людей ходишь.
– Это трико называется. У атлетов в цирке так принято, чтобы видно было, как мышцы работают, да и потом же прошибает.
– А-а-а-а… Трико, значит.
