Лариса Машир - Дневник детской памяти. Это и моя война
Помню лозунг на амбаре: «Все для фронта, все для Победы!» Помню женщин на току, которые деревянными лопатами перекидывают зерно, чтобы оно просыхало. И по две женщины стояли на молотилке, крутили ручки из последних сил. Пылища там стояла! Косынками до глаз лицо завяжут, но от пыли никуда, да еще солнце печет, а передохнуть некогда – уборочная. Зерно беззащитное лежит, подотчетное. До войны, помню, женщины на току пели: «…и Калинин самолично орден Золушке вручал», а в войну не до песен! Как стеклянные ходили, пухли женщины. Я знаю – соберут сливки с молока, маслица скатают шарик, продадут и телогрейку купят, или детям валенки, или что-то на ноги себе. Знаю, что женщины маленькие мешочки с зерном горстки на две прятали, домой несли, чтобы лепешки испечь вместо хлеба. Хлеба ведь у нас не было совсем. Конечно, боялись, но выживать-то надо было и при этом страну кормить!
На один трудодень давали по 100 граммов ржи или пшеницы, и только в уборочную! Я помню, как я молола на ручной мельнице, которую сделал отец. Это два деревянных круга. На верхнем – отверстие, туда засыпалось зерно, а на внутренней поверхности каждого круга набиты осколки от чугунной сковородки. И вот так зерно мололось, ручкой крутишь, получается мука, вкусна-а-я…
Ой, столько всего в памяти, как подумаешь! На женских плечах колхозы держались, матери наши – вечные кормилицы, и детей надо накормить, и армию, и город… Это ж в войну частушки появились «Я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик». Помню, сторож дед Алехин как-то не вышел на работу, и мама осталась за него, она была очень ответственная. Так волки ночью подходили, хорошо, что она знала, как дед их отпугивает – очень они не любят, когда по лезвию косы железякой бьют да скребут. Но у деда и собака хорошая была, а мама совсем одна. А в другой раз, когда опять сторож не пришел, мама попросила меня остаться с ней, и мы на скирде ночь провели. В ту ночь приезжала телега, кто-то знал, что Алехина не будет или специально его напоили. Ох, страшно было! И мы ничего не могли сделать. Мама сказала: «Прибьют, потому что за такое тюрьма, если не хуже». Лошадь даже не остановили, чтобы не шуметь. Она сделала круг, и кто-то прямо на ходу зачерпывал пшеницу и кидал в телегу.
Потом стали возвращаться мужчины с фронта, и мы уговорили маму уйти с тока. Тогда ее назначили заведовать фермой. Бедные наши мамы и мы, лишенные детства!
Кроме семиклассницы Нади, у нас Мария в 41-м окончила 9-й класс и хотела дальше учиться, но война не дала. Весь их класс призвали на трудовой фронт. Они ездили на окопы, а потом прошли курсы шоферов. Помню ее трехтонку-«самовар», который дровами заправлялся, и сама она – ключ на ногу за голенище сапога, всегда бегом. В уборочную зерно на элеватор возила с другими ребятами…
А главной хозяюшкой в доме была 12-летняя Люба, я – в помощниках. Старшим некогда – работы в колхозе невпроворот. Мы и младших нянчили – Серафиму с Витей, и полы драили добела мокрым веником да кирпичом, и половики в снегу стирали, летом на реке полоскали, и в огороде пололи, поливали. А еще колхозу помогали: продергать и разредить свеклу, просо поднялось – прополка, подсолнухи созрели – «головы» срезаем и надеваем на коренюшки, чтобы комбайну помочь, – уж такая техника была. Потом это все отвозили на маслобойню…
* * *В школу мы ходили с октября, а сентябрь работали. Наша учительница Мария Ивановна Кавешникова пройдет по домам, соберет нас, и мы идем лен топтать. Нам его подвезут к реке, свалят, где мелко, чтобы мы не утопли, а потом из этой соломы свясла наделаем для снопов. Начинался сенокос – мы со взрослыми ночью копнили, скирдовали граблями. Много всякой работы было. Наша мама и вязать успевала, и шить. Мы ведь растем, обносились совсем. Сошьет нам по одному платьишку, в нем и ходишь, другого нет, постираешь и снова наденешь. Ведь ничего не было, и белья не было, ну совсем ничего!
Снег сошел, мы идем искать подножный корм, как и животные. Ели щавель конский, дикий лук, чеснок… Мама сварит щи из крапивы, забелит молоком, чугун картошки – по 3–4 на каждого и следит, чтобы у младших не брали или скажет: «Ну-ка поделись с Симой или Витей». Хлеба нет, и не каждый день лепешка. Кто нам выжить помогал, так это Манька-кормилица. Редкая у нас была корова. Белая, очень рогатая. Не любила в стаде ходить, по огородам я ее искала. Пастух на пастбище ей ноги связывал. Молоко давала жирное, по ведру утром, днем и вечером. И по двойне телят приносила. Мы на нее просто молились!
Лакомством у нас был разный жмых – из подсолнуха, льна, конопли. Как наши желудки выдерживали, непонятно. Счастьем было, когда созревал горох, мы туго подпоясывали свои платья и бежали на гороховое поле. Там за пазуху наберем стручков, в подсолнухах спрячемся среди васильков и поедаем этот самый сладкий на свете продукт. Боялись объездчика дядю Артема, у него кнут ой-ей! И ничего, что с нами были Сашка с Ниной – его дети, всем бы досталось! Но, слава Богу, ни разу не попались. Поля не от детей охраняли, конечно…
* * *Помню, каждому дому определяли участок на свекольном поле. У нас семья большая и нам целых 75 соток свеклы полагалось обрабатывать – полоть и все прочее, а осенью убирать – сначала дергаем, обрезаем ботву, складываем в кучи, потом загружаем в фуры, которые отвозят свеклу на сахарный завод. Этими повозками управляли старшие, быки их слушали, но и мы тоже идем рядом, покрикиваем на быков цоб-цобе…
Помню, как в засуху выходили батюшки с иконами и молитвами на поле, просили дождя, и, что интересно, после них дождь был! У нас хорошая земля, чернозем, но засушливый район.
В школу мы, как правило, ходили до морозов – не в чем было, ну и после морозов. Чернила делали из шелухи черных семечек и заливали прямо в отверстия на парте, куда чернильницы ставят, но чернилок не было. А наши чернила вместе с нами замерзали, – в школе было холодно, и 4 класса сидели вместе…
Помню, в центре села на столбе было черное радио. Голос Левитана слушали, красивый очень, и концерты часто были – заслушаешься так, что рот откроешь…
От нашего дома шли окопы. Помню наших солдат, у них был блиндаж так подальше, и орудие стояло наготове. Нас не бомбили, а вот город Котовск – 20 км от нас, бомбили так, что стекла дребезжали.
* * *Потом у нас появились пленные немцы. Они жили в церкви, которую разбирали и строили на этом месте отделение милиции. Очень красивая была старая церковь! Так вот, только вечер, коров пастух пригонит, немцы идут по деревне просить молока. Ходили они в деревянных бахилах. Кружки протягивают – «матка, млеко». Фотокарточки своих семей показывают, улыбаются, Мы близко не подходили, боялись. Мама, помню, когда им нальет, а когда на нас покажет: «Видишь, какая у меня орава, тоже ждут молока…»
