Екатерина Дашкова - Записки
Трудно было вообразить, что впоследствии его поставят во главе Петербургской академии наук, а потом сменят одной из его креатур, Домашневым, человеком глупым и ничтожным, подобно Орлову. Еще меньше я могла вообразить, что со временем мне придется быть их преемницей.
Глава XIII
Возвратившись в Спа, я познакомилась с мекленбург-стрелицким принцем Эрнестом, Карлом шведским, впоследствии герцогом Судерманским, который занимал часть того отеля, где я жила в Э-ла-Шапель.
Молодой принц страдал ревматизмом и для излечения был послан в Спа в сопровождении своего дяди, Шверина, и двух офицеров, капитана Гамильтона и другого. Он жил очень умеренно, вероятно, вследствие самых ограниченных путевых издержек. Я видела его каждый день и совершенно освоилась с его образом мыслей. Он не любил королеву, свою мать; главной его мечтой была мысль со временем взойти на престол в силу того обстоятельства, что старший брат его был бездетным.
Эти сведения относительно молодого принца пригодились мне потом: во время нашей войны со Швецией я подала идею императрице, что герцог, адмирал флота, легко может быть отвлечен от интересов короля и противопоставлен ему.
Когда наступило время разлуки с моими друзьями — они возвращались в Англию, а я в Россию, мы грустно расставались. Однажды вечером мы бродили в «Promenade de sept heures» и горевали над этим печальным местом; перед нами лежало основание просторного дома, только что отстроенное. Я остановилась при взгляде на него и в надежде еще раз побывать здесь, о чем мечтала и миссис Гамильтон, торжественно обещала ей через пять лет возвратиться в Спа и поселиться в этом самом доме, если только она согласится здесь видеться со мной. Обещание взаимно было исполнено в буквальном смысле: по прошествии времени я наняла именно тот дом и приготовилась встретить в нем приезд моего друга.
Наконец, сказав другу печальное «прости», я возвратилась в Дрезден, где пробыла недолго, занимаясь большей частью осмотром и изучением удивительного собрания художественных произведений.
Электорский музей составлял второй предмет любопытства, но в эту пору он находился в жалком положении, потому что главное его богатство было отдано в залог Голландии, снабдившей дрезденский двор деньгами взаймы.
В Берлине с прежним гостеприимством я была принята королевской семьей; той же предупредительностью и вниманием обязана князю Долгорукову. Отсюда я немедленно поехала в Ригу, где ожидали меня письма от моего брата Александра и управляющего, подробно описавшего ужасные опустошения от заразы, господствовавшей в Москве. Брат мой вынужден был укрыться в своем селе Андреевском. Опасение за его жизнь гораздо больше обеспокоило меня, нежели бедственное положение моего собственного дома.
Из отчета управляющего я узнала, что смерть унесла сорок пять человек из моих крестьян. Страшная болезнь, как думали, способна была заражать все в доме. Поэтому и не могли послать мои вещей в Петербург, а выжившие слуги должны были выдержать шестинедельный карантин, прежде чем их отпустили в Петербург.
Это несчастье так сильно поразило меня, что я заболела и пролежала в Риге три недели под влиянием самой тягостной тоски. В это время я написала своей сестре Полянской, попросив ее пополнить мой недостаток в прислуге и дать мне приют в ее доме, пока я не приищу себе квартиру. Дом, который я имела в Петербурге, был продан Паниным согласно моему желанию: я думала этой продажей покрыть издержки моего путешествия, на которое недоставало моих общих доходов с детьми. Но, к несчастью, дядя под влиянием Талызиной уступил этот дом одному из ее приятелей за половину настоящей цены.
Наконец, приехав в Петербург, я поселилась у своей сестры, а Каменская возвратилась к себе. Узнав о моем приезде, императрица прислала спросить о моем здоровье и моих делах; извещенная о последнем несчастье в моем имении, она подарила по случаю моих потерь десять тысяч рублей.
Я рада была увидеть своего отца, хотя и не ожидала от него помощи в данном случае. Но что было в тысячу раз отрадней для меня — я встретила с его стороны полное доказательство любви и уважения, которых на долгое время лишила меня ложная и ядовитая клевета, о чем, впрочем, нет надобности распространяться теперь. Я говорю нет надобности распространяться об этой клевете, потому что отец убедился в неправде придуманных нареканий. Притом, что за радость оправдываться в обстоятельствах, ложь которых потеряла для меня всякое значение? Но я долго скорбела от ее отравляющих последствий. Лишиться доброго мнения в глазах такого человека, как мой отец, было для меня верхом несчастья, если бы даже он не имел святого права на любовь своей дочери. Вместе с этим правом у него были качества, во всяком случае достойные уважения: со здравым и образованным умом он соединял благородный и добрый характер и совершенно был чужд того чванства и жеманности, которые обыкновенно отличают слабые и мелкие душонки.
По приезде к сестре я была не совсем здорова и не выходила из дому. Но нельзя было не заметить, что горизонт моей жизни начал проясняться, с тех пор как Григорий Орлов потерял привилегию любовника Екатерины. Так как мне невозможно было быстро перебраться в Москву по причине расстройства домашнего хозяйства, я наняла себе небольшой дом в Петербурге, купила мебель, обзавелась необходимой прислугой и устроилась здесь, хотя и не со всеми удобствами.
Как только оправилась, я явилась ко двору и очень ласково была встречена Екатериной. Затем императрица прислала мне шестьдесят тысяч рублей для покупки имения в мою собственность. Может быть, она доселе не знала, что, за исключением клочка земли близ Петербурга и дома в Москве, я более ничего не имела в мире. Или, вероятно, освободившись от влияния Орлова, она хотела показать мне свое благоволение, сделав мою жизнь более удобной. Как бы то ни было, этот подарок удивил меня. Вместе с тем я заметила перемену в ее обращении со мной: оно было совершенно не таким, какое я привыкла видеть в продолжение первых десяти лет от ее восшествия на престол.
Эти деньги помогли мне выручить моего отца из затруднительного положения; я заплатила за него тридцать три тысячи рублей вследствие жалобы, поданной на него.
В начале весны я переехала на свою маленькую дачу, где вдруг тяжело заболел гнилой лихорадкой мой сын, так что я боялась за его жизнь. Медики, лечившие его, не имели успеха. Я поручила им посоветоваться с молодым доктором Роджерсоном, который недавно прибыл из Шотландии. Он был прислан ко мне в полночь и, хотя не скрыл опасности болезни моего сына, но отнюдь и не сомневался в его выздоровлении.
