Александр Мещеряков - Император Мэйдзи и его Япония
По случаю смерти королевы английский двор соблюдал траур, поэтому получить аудиенцию на высшем уровне не удалось. Пришлось ограничиться встречей с министром иностранных дел Расселом.
В это время в Лондоне проходила Всемирная выставка. Там были представлены вещи и из Японии, но сёгунат не имел к ним никакого отношения. Это были предметы искусства и ремесла из коллекции английского посланника Элкока. Среди 900 экспонатов находились изделия из лака, бронзы, фарфора, бумаги, живопись, самурайские доспехи, светильники и фонарики, шляпы и одежда. Эти предметы экспонировались рядом с китайскими изделиями. Японская экспозиция вызвала большой интерес, послужив началом моды на «японское», которая через несколько десятилетий буквально захлестнет Европу. Японцы удивлялись тому, что эти вещи нравились европейцам. Это вселяло надежду, что еще не все потеряно.
Самый горячий прием ожидал Такэноути в Голландии. Там повсюду вывесили японские флаги и приветствия на японском языке. Была выпущена и памятная медаль с изображением короля, который дал посольству аудиенцию. В Японии в то время еще не было ни орденов, ни медалей. Вместо этого Такэноути «наградил» короля и наследного принца мечами. Длительное время именно голландцы олицетворяли собой Европу, а потому в своих речах Такэноути подчеркивал, что он будто бы вернулся на свою вторую родину. Выставленная в художественной школе японская керамика еще раз подтверждала, что японское искусство пользуется в Европе популярностью. В свою очередь японцам нравились голландские фабрики и заводы, однако парламент и избирательная система восторга не вызвали. Мысль о том, что власть можно выбирать, казалась в то время абсурдом. Коллегиальность в принятии решений присутствовала и в японской политической практике, но право голоса имели лишь те, кому это право досталось по наследству. Точно так же японцы были неприятно удивлены тем, что земля в Голландии свободно продается всем, даже иностранцам. На замечание о том, что иноземцы могут на купленной земле возвести крепость и оснастить ее пушками, голландский уполномоченный отвечал: пока что таких глупцов не находилось. Однако японцы остались при своем мнении и еще долгое время считали продажу земли иноземцам «распродажей родины».
После короткого визита в Берлин, где состоялась встреча с кайзером и осмотр парламента, миссия направилась в Петербург. Там Такэноути возили в карете, запряженной шестеркой лошадей. В других европейских столицах предоставлялась только четверка. В резиденции членов миссии ждала и другая неожиданность: их быт организовали на японский лад. Они спали на привычных деревянных подушках, еда готовилась на японский манер, кушали палочками, чай пили из японских чашек. Под впечатлением такого приема Фукудзава Юкити сочинил стихотворение на китайском языке, которое заканчивалось словами: «Европейское Небо не отличается от Неба родной деревни».
Татибана Косай
Заботу о японской миссии проявил вывезенный в Россию Татибана Косай. К моменту приезда миссии в Петербург он уже поменял имя, крестился, женился, помог Гошкевичу составить японско-русский словарь, за который тот получил Демидовскую премию. В этом издании было 15 тысяч словарных единиц. Теперь Татибана Косай находился в штате российского МИДа и его звали Владимиром Ефимовичем Яматовым. Ямато – древнее название Японии, а Ефимовичем японец стал потому, что его крестником стал Ефим Гошкевич. Именно Яматов и устроил для гостей истинно японский прием, хотя показаться им на глаза он так и не решился. Ведь он бежал за границу и нарушил закон, запрещавший покидать пределы Японии. Но члены миссии, конечно, почувствовали, что без природного японца в Петербурге не обошлось.
С Россией у Японии с самого начала складывались особые отношения. Это была единственная европейская держава, которая соседствовала с Японией. А соседи – это границы. И на сей раз в Петербурге состоялись очередные переговоры по поводу принадлежности Сахалина. Александр II дал аудиенцию Такэноути, но переговоры по территориальному вопросу не продвинулись ни на шаг.
Россия хотела получить весь Сахалин, японцы настаивали на разделе острова по 50 параллели, напирая на то, что Сахалин первыми начали осваивать именно японцы. Слыша от японских переговорщиков, что японское название острова – Карафуто – японского происхождения, начальник Азиатского департамента граф А. П. Игнатьев попросил Такэноути написать его иероглифами. Тот не смог этого сделать и воспроизвел название острова только с помощью азбуки[34] – ведь Сахалин вошел в орбиту японской внешней политики совсем недавно и ни один «нормальный» японец не знал иероглифическое обозначение этого острова. Да и слово это было отнюдь не японского, а китайского происхождения. Сахалин – название маньчжурское, хотя в русском народе его и называли временами «Соколиным» островом. Сам Игнатьев, разумеется, вряд ли мог знать такие тонкости, но у него появились квалифицированные советники. В первую очередь, Яматов и Гошкевич. Несмотря на остроумный лингвистический выпад Игнатьева, вопрос о Сахалине снова завис, японцы на уговоры не поддавались. Лингвистические и исторические аргументы явно не работали. До военных дело пока не дошло. В те времена Сахалин представлял собой «ничейную» землю. Только несколько лет назад русские окончательно выяснили, что Сахалин – это не полуостров, а остров (японцам это стало известно в 1809 г.). По большому счету, в то время ни у Японии, ни у России не было желания и сил приступить к его освоению.
Переговоры в Петербурге по территориальному размежеванию были единственной неудачей миссии. Такэноути заторопился домой. На обратном пути миссия ненадолго заехала в Берлин, потом снова в Париж. В это время в Париже уже получили сообщение об убийстве Ричардсона, прежнее гостеприимство сменилось холодностью. Выстроенный на прощание почетный караул казался не знаком дружелюбного внимания, а грозным предупреждением. Вернувшись в Японию, члены миссии обнаружили там подъем ксенофобских настроений. И им запретили рассказывать о том, что они увидели в Европе.
В этом году состоялась еще одна поездка за границу. Сёгунский корабль «Сэнсаймару» отправился в Шанхай. Основной целью была торговля, но одновременно японцы посмотрели на обстановку в Китае, на то, как ведут себя иностранцы в «открытой стране». Они пришли к однозначному выводу, что территория сеттльментов фактически не принадлежит Цинскому правительству, а иностранцы относятся к местному населению как к людям второго сорта. Страх превратиться во «второй Китай» охватил японский истеблишмент[35].
