KnigaRead.com/
KnigaRead.com » Документальные книги » Биографии и Мемуары » Ольга Ерёмина - Иван Ефремов. Издание 2-е, дополненное

Ольга Ерёмина - Иван Ефремов. Издание 2-е, дополненное

На нашем сайте KnigaRead.com Вы можете абсолютно бесплатно читать книгу онлайн Ольга Ерёмина, "Иван Ефремов. Издание 2-е, дополненное" бесплатно, без регистрации.
Перейти на страницу:

«– У вас всё ещё говорят: “ничё”? Я это оренбургское “ничё’ на всю жизнь запомнил. Едем как-то с возницей, лихим казачиной. Очень крутой спуск, мостик через ручей, за мостиком село. Я говорю: “Держи, дядя! Лошадь понесёт, телега раскатит – и дров, и костей наломаем!”

Посмотрел, подумал: “А, ничё!”

А какое “ничё” – лошадь помчалась, телега прыгает, прёт на неё. Чудом удержались, одним духом пролетели мостик, вышибли ворота. И встали. А хозяин уже бежит из дома с топором. Ну, конец! Подбежал, сверкнул глазами. А увидел, как нас на полуразвалившейся телеге смешно разметало, – засмеялся, бросил топор: “А, ничё!”»[82]

В работе потекли дни за днями. Сбывались детские грёзы о путешествии к недрам Земли, навеянные романом Жюля Верна.

Спустя тридцать с лишним лет Ефремов вспоминал:

«В шахты я обычно спускался прямо на канате, закреплённом за лом, вбитый в край воронки, образовавшейся вследствие осыпания земли вокруг устья шахты. Спуск производили коллектор и рабочий. На конце каната привязывалась палка, обычно ручка от кирки, закреплённая в большой петле. Я пролезал в петлю, усаживался на палку и, держась руками за канат, пятился назад в воронку шахты. В самой шахте нужно было всё время отталкиваться ногами от стенки шахты, так как канат полз по одной из стенок, а не был закреплён в центре над шахтой. Подъём производился в обратном порядке. В этом случае приходилось как бы идти по стенке шахты лицом вперёд, что менее неприятно. Были случаи, когда из особенно глубоких шахт мои помощники были не в силах вытащить меня обратно и извлекали только при помощи лошадей. Огромная сеть выработок под землёй нередко не могла быть обследована за один раз, и я проводил в подземных работах дни и ночи, иногда по трое суток не выходя на поверхность. Помощники мои обычно отказывались спускаться вместе со мной из страха перед обвалом, и в большинстве случаев я работал один.

Глубочайшая тишина и темнота старых заброшенных выработок имеет какое-то своеобразное очарование. Работа настолько затягивает, что не замечаешь, как бегут часы. День или ночь там высоко на поверхности – совершенно всё равно: здесь переходишь на другой счёт времени. То проходишь по высоким очистным работам, где гулко отдаются шаги и теряется слабый свет свечи, то ползёшь, еле протискиваясь, в узких сбойках, то карабкаешься по колодцам, восстающим на другой горизонт. Иной раз проходишь по широкому штреку, и вдруг тебя подталкивает каким-то инстинктом; резко останавливаешься – и вовремя: в двух-трёх шагах впереди чернеет огромная круглая дыра большой шахты, уходящей на более глубокий горизонт. Вверх в бесконечную тьму также уходит тот же колодец, и свет свечи слабо освещает отвесные стены без малейших следов давно сгнившей или вынутой крепи. В древних очистных выработках иногда натолкнёшься на высокие чёрные столбы старых крепей, уходящие вверх в темноту. Если ткнуть пальцем, палец влезает совершенно свободно, как в масло, в березовую или в кленовую крепь. Иногда журчат ручейки по дну водоотливных выработок, громко звенят водопады, сбегающие вниз на затопленные горизонты. Часто в потолке на стенках выработок обнажены гигантские (до двух метров в поперечнике) стволы хвойных деревьев пермского времени, окремненных и ожелезненных. Встречаются иногда пни с корнями и сучья. Большая радость встретить непосредственно в стенке выработки торчащую кость и, работая киркой в этом месте, обнаружить целое скопление крупных гладких зеленовато-синих от медных солей костей пермских пресмыкающихся. Или разбивать хорошо раскалывающуюся на плитки мергельную руду, отыскивая на зелёной поверхности её черные кости амфибий, скелеты рыб, отпечатки крыльев насекомых и остатки растений – все эти следы прошлого животного и растительного мира на глубине 60–80 и более метров под землёй, в глубочайшей тишине и мраке…»[83]

Проводником Ефремова по заброшенным рудникам стал потомственный штейгер Корнил Корнилович Хренов. Иван Антонович описал его в своём рассказе «Путями старых горняков» под именем Корнила Поленова, «девяностолетнего, но ещё крепкого старика, бывшего крепостного владельцев рудников графов Пашковых».

Иван Антонович рассказывал о нём: «И бодрый старик был, дрова рубил, по хозяйству работал. Выходил со мной на сырт, показывал старые шахты, следов которых уже и не осталось. Он помнил их местонахождение, глубины помнил. И я от него очень много записал. Мудрый был старик, настоящий горняк. Он к жизни вдумчиво подходил, не мелочился, видел самую глубинную суть…»[84]

Сначала старик неохотно беседовал с молодым учёным: «Я понял, что в глубине души Поленов затаил обиду на торопливых и поверхностных геологов, побывавших в районе и вместо подлинного исследования ограничившихся расспросами, вытягивая кое-какие сведения из старика путём безответных посулов». Когда же Иван завоевал прочное уважение среди местных жителей, штейгер сам начал заводить речь «о тех или иных особенностях руды, упоминая несколько новых для меня названий шахт».

К концу лета, когда у Ивана был вчерне готов план расположения рудников, Корнилыч сам решил спуститься в шахту с Иваном, чтобы показать ему самые глубокие горизонты. Поход этот описан Иваном Антоновичем в рассказе, где соединились наблюдательность учёного и художественное видение писателя. Повествование об опасном пути по подземным выработкам, который пришлось преодолеть исследователям после обвала породы, закрывшей вход в шахту, переслаивается с историей жизни горняков на излёте крепостного права. Благородство крепостных рабочих, решимость отстаивать своё достоинство и сила чувств оставляют в сердцах глубокое впечатление.

Поразил Ивана и сам Корнил Корнилыч: «Многолетняя, с детства воспитываемая практика работы под землёй выработала у Поленовых особое чутьё, про которое старик рассказывал так:

– Теперь пошли эти теодолиты, буссоли… Сорок раз вычисляй и исправляй, пока уверишься, что правильно наметил выработку. Если жилу какую-нибудь нужно проследить, куда она, родимая, ушла, начинают горную геометрию разводить, чертят, вычисляют. А вот мы – мой отец да и я – как работали? Походишь под землёй, примеришься и чувствуешь, куда подкоп вести, особенно если на сбойку со встречной или старой работой. Это чутьё горное нас никогда не обманывало. Сам небось видел, какие выработки прокладывали. У меня-то его меньше осталось – с буссолью заставляли работать, – но и то иной раз знаю: врёт инструмент; ошибки найти не могу, а знаю – врёт. Походишь, породу пощупаешь, куда прожилки направлены, куда зерно укрупняется. Начнёшь раздумывать, и такая уверенность придёт, что прямо приказываю: бей кваршлагом сюда вот! И всегда правильно угадывал, а почему – сам объяснить не могу. ‹…› Так же точно и воду чувствую под землёй, где к водяному слою ближе, где под песчаником вап лежит. Много чего знаю…»

Не просто наблюдательность, но и своеобразную духовную остроту ощутил Ефремов в старом штейгере и других рудашах. Понял он, что ему посчастливилось встретиться с людьми, являющимися носителями глубинной, сокровенной культуры, которая стремительно уходит из современной жизни, понял её самобытность, ценность – и невосполнимость. Недаром на первой странице своей фундаментальной работы «Фауна медистых песчаников» (1954) он написал: «Посвящается безымянным горнорабочим старых медных рудников Западного Приуралья – первым открывателям фауны медистых песчаников».

К началу осени перед Ефремовым лежала карта рудников, масштабы которых поражали воображение. Линза распространения медной руды, вытянутая с северо-запада на юго-восток, занимала пятьсот квадратных километров. Ивану удалось обнаружить и нанести на карту местоположения нескольких старых шахт и рудников, которые упоминались в связи с находками ископаемых костей. И хотя принципиально новых находок сделать не удалось, Иван осознавал, что карта и описания рудников ценны сами по себе – как историко-культурный феномен[85].

Жизнь Ефремова в Горном казалась спокойной и размеренной: спуски в шахты, вычерчивание схем, беседы со старыми рудознатцами. Однако в душе и уме его шла серьёзная работа. В Средней Азии Иван мощно ощутил величие геологических преобразований, бездонную глубину геологического времени. Здесь, в тишине Каргалинских рудников, в постоянном ощущении опасности, в безусловной, физически ощутимой близости к недрам Земли ткань времени стала утоньшаться, делаться всё более прозрачной. Вот первая её складка – его собственная жизнь, в которой всего двадцать один год. Вторая складка – жизнь штейгера Хренова, в пять раз длиннее его собственной жизни. Ему, сейчас девяностолетнему, было меньше, чем Ивану сейчас, когда он помогал своему другу бежать от хищника-управляющего. И всего за сто лет до рождения Корнилыча Каргалинские рудники возобновили свою работу после двух тысячелетий забвения.

Перейти на страницу:
Прокомментировать
Подтвердите что вы не робот:*