Алексис Токвиль - Демократия в Америке
Англичане, которые три века тому назад в безлюдных просторах Нового Света основали демократическое общество, еще у себя на родине приобрели навыки участия в общественной жизни: они знали суд присяжных, свободу слова и прессы, индивидуальную свободу, они были знакомы с идеей закона и знали, как к нему прибегнуть. Институты свободы и мужественные нравы, перенесенные в Америку, помогли им отстоять независимость нового государства.
У американцев, следовательно, свобода старше равенства, которое относительно молодо. В Европе, напротив, равенство, порожденное абсолютной властью и находившееся под контролем монархов, вошло в обиход народов намного раньше, чем они познакомились с идеей свободы.
Я утверждал, что в демократических обществах правительство естественным образом представлялось человеческому разуму в виде единой и централизованной власти и что понятие промежуточной власти не воспринималось ими. Это в особенности относится к тем демократическим нациям, в которых принцип равенства одержал победу в результате насильственной революции. Когда классы, управлявшие местными делами, были внезапно сметены революционной бурей, растерянная масса народа, не имевшая еще ни организации, ни опыта, необходимых для управления этими делами, обратила свой взор на государство, доверив ему все дела и бразды правления. Централизация стала в какой-то степени необходимостью. Нет надобности ни восхвалять, ни порицать Наполеона за то, что он сосредоточил в своих руках всю административную власть: с исчезновением дворянства и высшей буржуазии она перешла к нему сама собой. Наполеону было бы столь же трудно отказаться от власти, как и взять ее. Американцы никогда не сталкивались с подобной необходимостью; не испытав революции и имея изначальный опыт самоуправления, они никогда не чувствовали необходимости даже кратковременно возлагать на государство функции опекуна. Таким образом, у демократических народов централизация власти есть следствие не только развития равенства, но и того процесса, в результате которого это равенство устанавливается.
На начальном этапе любой великой демократической революции, когда война между различными классами еще только зарождается, народные массы стремятся к централизации общественной власти в руках правительства, с тем чтобы вырвать у аристократии управление на местах. На завершающем этапе революции, напротив, уже повергнутая аристократия, как правило, сама пытается передать государству управление всеми делами в страхе перед мелочной тиранией народа, который стал равным ей, а подчас и ее хозяином.
Следовательно, к расширению прерогатив власти не всегда стремится один и тот же класс граждан. В ходе демократической революции в стране всегда находится класс, превосходящий другие своей численностью либо богатством, который в силу особых пристрастий или собственных интересов желал бы централизации государственной власти, несмотря на то что испытывает отвращение к власти своего соседа — чувство всеобщее и постоянное у демократических народов. Можно отметить, что сегодня в Англии именно низшие классы изо всех сил пытаются уничтожить независимость местных органов власти и перевести управление из периферии в центр, в то время как высшие классы стараются удержать местное управление в границах его
486
прежних полномочий. Смею предположить, что придет день, когда ситуация изменится на прямо противоположную.
Все изложенное выше хорошо объясняет, почему государственная власть должна быть более сильной, а индивидуумы более слабыми в демократическом обществе, которое пришло к равенству путем долгого и трудного социального развития, чем в том, где граждане были равны изначально. Американцы — яркий тому пример.
Люди, населяющие Соединенные Штаты, никогда не были разъединены какими-то привилегиями, они никогда не знали взаимоотношений, устанавливающихся между подчиненным и господином, и, поскольку они не испытывают ни страха, ни ненависти друг к другу, у них никогда не возникало потребности в правителе, который вникал бы во все их дела. На долю американцев выпала редкая удача: они заимствовали у английской аристократии идею прав личности и склонность к свободному самоуправлению на местах, они сумели сохранить и то и другое потому, что им не нужно было сражаться против аристократии. Во все времена просвещение помогало людям сохранять независимость. Это утверждение особенно справедливо в эпоху демократии. Легче всего учредить единое и всемогущее правление, когда граждане мало чем отличаются друг от друга: для этого достаточно их инстинктов. А вот для того, чтобы в этих же условиях создать и сохранить второстепенные органы власти, а также свободные ассоциации, способные в условиях независимости и индивидуального бессилия граждан противостоять тирании, не разрушая порядка, людям необходимы особая мудрость, знания и умения.
Таким образом, концентрация власти и личное закрепощение в демократическом обществе будут усиливаться не только пропорционально нарастанию равенства, но также и благодаря невежеству граждан.
Известно, что в непросвещенные времена у правительств часто недоставало знаний, чтобы совершенствовать деспотизм, а у граждан — чтобы от него избавиться. Однако последствия этого для тех и других были далеко не одинаковыми.
Сколь бы невежественным ни был демократический народ, управляющая им центральная власть никогда не бывает начисто лишенной знаний, ибо она без труда привлекает к себе всех наиболее грамотных людей страны, а в случае надобности может позаимствовать их и за границей. Следовательно, в демократическом, но малопросвещенном обществе не может не проявляться огромное и быстро возрастающее различие в интеллектуальных способностях представителя суверенной власти и каждого из ее подданных. Это еще более облегчает завершение концентрации власти в одних руках. Административное могущество государства постоянно растет в силу того, что оно одно остается способным к управлению.
В аристократическом обществе, сколь бы ни было оно просвещенным, ничто подобное невозможно, ибо знания там достаточно равномерно распределены между монархом и лучшими из граждан.
Паша, который правит сегодня в Египте, обнаружил, что население этой страны состоит из людей равноправных, но малограмотных. Поэтому, чтобы управлять ими, он поехал в Европу, где получил необходимые знания. Необыкновенная образованность монарха в сочетании с неграмотностью и демократическим бессилием его подданных позволили ему без труда достичь высшей степени централизации власти и превратить страну в свою мануфактуру, а ее жителей — в рабочих этой мануфактуры.
