Наталья Муравьева - Беранже
МАРКИЗЫ, ПАЯЦЫ, ИУДЫ…
Длинный январский вечер казался друзьям чересчур коротким: о стольком надо было вспомнить, переговорить. Неизвестно, когда они свидятся следующий раз. Назавтра Арно, внесенный в «рескрипционные» списки как «враг монархии», должен покинуть пределы родины.
Беранже проводил его до городка Бурже, который стал после второй Реставрации пограничным: дальше начиналась зона, оккупированная иностранными войсками.
Здесь, в Бурже, в маленькой гостинице друзья и коротали свой прощальный вечер. Третьим за столом был молодой офицер из местного гарнизона. Арно и Беранже только что познакомились с ним, но, разговорившись почувствовали, что по взглядам на самое главное, на то, что больше всего сейчас волновало и задевало их, этот молодой человек им близок. Офицерик, преисполнившись доверия к этим, на его взгляд, пожилым, но таким простым и дружелюбным в обращении парижанам, изливал нм свою душу, оплакивая судьбы Франции и судьбы армии.
Да, не удивительно, что столько горечи в его cло вах, думал Беранже. Мольеровский герой Альцест приходил в негодование от безделицы, а на глазах современных Альцестов совершаются колоссальные мерзости. Террор, массовое изгнание лучших сынов Франции, убийства. Расстрелян маршал Ней… Расстреляны, зарублены своими же соотечественниками сотни солдат и офицеров, бывших бойцов республики, участников наполеоновских походов.
Дважды реставрированная монархия мстит французам и за «сто дней» и за всю последнюю четверть века. Вот какой она оказалась вблизи, монархия Бурбонов! Многие французы надеялись, что она принесет, наконец, мир и отдых утомленной, истерзанной стране. Беранже вспомнил о том, как незадолго до первой реставрации легитимисты пытались залучить его, автора «Короля Ивето», в свой лагерь, прельщая всякими орденами и наградами, когда Бурбоны придут к власти. «Пусть они дадут нам свободу взамен славы, пусть они сделают Францию счастливой, и я тогда буду воспевать их бесплатно», — ответил он. Конечно, Беранже не слишком-то верил, что Бурбоны могут сделать Францию счастливой, но, как и весь народ, он хотел мира и не испытывал еще ненависти к дряхлой монархии. А теперь… Нет, не воспевать Бурбонов, а помочь народу разнести в щепы их трон — вот в чем задача! «Конечно, королей и их приспешников учат не песнями и стихами, — думал Беранже, — но и поэты должны делать свое дело!»
— Спойте, Беранже, спойте! — сказал Арно, как бы подслушав его мысли. — Ту песню, которую вы посвятили мне.
И Беранже запел грустную песенку о птицах, изгнанных с родины холодной зимой. Они унесли с собой и любовь и песни… Грусть становилась все щемительнее, но рефрен песенки шел ей наперекор, упорно отстаивая надежду. И в последней строфе надежда побеждала:
Они на темную лазурь
Слетятся с громовым ударом,
Чтоб свить гнездо под дубом старым,
Но не согнувшимся от бурь.
Усталый пахарь за сохою,
Навстречу вольным голосам,
Зальется песнями — и к нам
Они воротятся весною.
Обычно суховатый Арно, отвернувшись, вытирал глаза платком; офицерик застыл, весь обратившись в слух. В этой песне слышалось как раз то, что хотелось услышать и завтрашнему изгнаннику и тем, кто остается и будет страдать от «зимней стужи».
Весна придет! Но как приблизить ее?
* * *Песней «Птицы» открылся для Беранже 1816 год.
Когда он вернулся из Бурже в Париж, «Птицы» уже летали по городу и очень быстро допорхнули до ушей полиции и министерства, которое и без того имело претензии к экспедитору университетской канцелярии, только что выпустившему в свет сборник песен. Хотя прямой политической крамолы в этом сборнике будто и не было, но все же он вызывал у властей раздражение и беспокойство. Вино, Лизетта, чердаки, всякие там этакие скользкие штучки и шуточки, гм… гм… — рассуждало начальство. И автор всего этого — государственный чиновник! Пусть маленький, пусть даже совсем незаметный — тем более опасно! Что же тогда начнут делать люди, сидящие на высоких должностях, если какой-то экспедитор позволяет себе такое?
До поры до времени поэта не трогали. Поговаривали, что сборник его песен будто бы понравился самому Людовику XVIII (этот старый подагрик, ох, как любил игривые песенки!). Передавали и слова короля, что, мол, «автору «Короля Ивето» можно многое простить». Людовик еще надеялся, что поэт «образумится».
Но начальство и полиция не очень-то верили в это. Сборник сборником, но есть у этого Беранже и другие песенки, не вошедшие в сборник и весьма подозрительные. А теперь еще нате вам — «Птицы»!
Беранже вызвали в министерство для объяснений.
Место Арно в отделе просвещения занял литератор Петито, ханжа и легитимист, пытавшийся разыгрывать роль благожелательного и благоразумного наставника.
— Ай-яй-яй! Что же это вы ни о себе, ни о нас не заботитесь? — укорял он Беранже. — Ну что дают вам эти песенки? И место вы могли бы получить повыше! Почему бы вам не использовать старые связи вашего батюшки с графом де Бурмоном? Граф ведь теперь занимает немалое положение и мог бы вам быть полезен.
Нежелание Беранже следовать столь добрым советам казалось чиновнику нелепым и злостным упрямством. При дальнейших встречах с Беранже Петито перешел к предупреждениям.
— Имейте в виду, если вы издадите новый сборник, это будет равносильно вашей отставке, — заявил он.
Новые тома Беранже пока что не выпускал — не так-то легко они создаются! Но над новыми песенками работал усердно.
Певец Лизетты и застольных утех рос на глазах, но совсем не в ту сторону, куда хотели бы его заставить расти власти предержащие. Беранже становился политической силой, за обладание которой начали бороться различные партии.
Крайние реакционеры, ультрароялисты, засевшие в палате 1815 года, иронически прозванной из-за своего «отборного» состава «бесподобной палатой», не рассчитывали на то, что автор «Челобитной» вдруг переметнется на сторону осмеянных им «породистых псов». Вопреки чаяниям короля они видели в песеннике опасного врага и рады были бы заткнуть ему рот.
По-другому относились к Беранже «умеренные роялисты» или «доктринеры», отвергавшие крайности реакции сторонники конституционного режима. Они всячески заигрывали с песенником и предлагали ему место штатного сотрудника в газете «Конституционалист».
Беранже ответил на это предложение вежливым отказом, объясняя его тем, что, мол, по свойствам характера и по манере работы он вовсе непригоден для ремесла журналиста. Ответное письмо его в редакцию газеты заканчивалось примечательным постскриптумом:
