Наталья Баранская - Странствие бездомных
В маминых записках нет развернутой характеристики Ленина. Она складывается из коротких эпизодов знакомства и деловых общений. Даже по этим эпизодам заметно, как менялось отношение Любови Николаевны к Ленину. Редакторское вмешательство сестры, Е. С. Радченко, в текст «Воспоминаний» тоже надо принимать во внимание (о ее «цензуре» — подробнее в другой главе).
В моих руках не только мамины мемуары, написанные в 1950-х годах; у нас сохранились и принадлежавшие ей книги — воспоминания ее товарищей, изданные Обществом политкаторжан в 20-х годах, — Мартова (Ю. О. Цедербаума), В. О. Цедербаума, Л. И. Гольдмана. Все это свидетельства соратников, близких друзей. Эти книги были изъяты из библиотек, заперты в спецхран только потому, что написаны меньшевиками. Авторы их — близкие мамины друзья, которым я верю так же, как и ей. Не знаю, будут ли эти воспоминания когда-нибудь переизданы. Книги принадлежали маме и ее брату, на страницах — их пометки, поэтому они как бы принадлежат семейному архиву. Преимущество этих воспоминаний в том, что их писали по свежей памяти, ближе к событиям, люди далеко не старые. Приведу из них несколько отрывков.
Живую зарисовку оставил Леон Исаакович Гольдман, вспоминая свою встречу с Лениным за границей по делам типографии:
«За три недели своего пребывания в Мюнхене я почти ежедневно встречался с Лениным и подолгу беседовал с ним. Беседы эти происходили в часы отдыха Владимира Ильича, обычно в ресторане за кружкой очень любимого им мюнхенского пива. Однажды он повел меня далеко за город отведать „мартовского“ пива, выпускаемого этим заводом только один месяц в году. В этих беседах меня поражали больше всего некоторые черты Ленина, составлявшие резкий контраст Мартову.
Мартов — человек подвижный, нервный, импульсивный, схватывает мысль собеседника с первых же слов, нетерпеливо прерывает его, сам заканчивает мысль собеседника и тут же отвечает на нее, часто делая выводы, неожиданные для автора высказанной мысли.
Ленин — кряжистый, спокойный, с крепкими нервами — больше всего поражал своей необычайной способностью подолгу, терпеливо и внимательно слушать своего собеседника. Это внимание держало говорившего в напряженном состоянии, заставляя взвешивать каждое слово. Ленин не прерывал собеседника — он ставил лишь время от времени наводящие вопросы. Таким он бывал при серьезном принципиальном разговоре или при рассказе о жизни и деятельности какой-либо организации или о среде, в которой приходилось работать, но в обыкновенной беседе чувствовалось с ним легко и непринужденно благодаря особой простоте в отношениях его к людям. Профессиональные же революционеры тогда уже пользовались его исключительной любовью».[5]
Эта зарисовка тем более интересна, что передает впечатление первого знакомства (Гольдман раньше не знал Ленина), а первое впечатление всегда наиболее яркое. Из этого отрывка также видно, что Ульянов понравился Гольдману больше, чем Мартов, с которым, кстати, возникали уже какие-то разногласия по поводу типографии. Думаю, что тот, «мюнхенский», Ульянов был ближе по натуре Леону Исааковичу. Последнего я знала в годы своей юности, когда познакомилась с большой семьей Гольдманов. Тоже кряжистый, еще и широкоплечий, тоже охотник, научившийся метко стрелять в сибирской ссылке, Гольдман был, вероятно, ближе по натуре к Ульянову, чем к Мартову — импульсивному, рефлексирующему, обладающему большой интуицией и вообще более тонкому. Гольдману было проще сблизиться с Лениным, чем с Мартовым (здесь не идет речь о взглядах и убеждениях, в которых, кстати, тогда все трое были близки).
Гораздо ближе и глубже знал Ленина Юлий Осипович, более наблюдательный и проницательный, к тому же с Лениным друживший. Дружили они, постоянно споря, стараясь переубедить друг друга, пока окончательно не разошлись на Втором съезде РСДРП.
В воспоминаниях Мартова Ульянов встречается во многих эпизодах. Я приведу тот отрывок, где автор показывает личность Ленина в развитии:
«В то время [90-е годы. — Н. Б.] В. И. Ульянов производил при первом знакомстве несколько иное впечатление, чем то, какое неизменно производил в позднейшую эпоху. В нем еще не было или по меньшей мере не сквозило той уверенности в своей силе — не говорю уже в своем историческом призвании, — которая заметно выступала в более зрелый период его жизни. Ему было тогда 25–26 лет. Первенствующее положение, которое он занял в социал-демократической группе „стариков“, и внимание, которое обратили на себя его первые литературные произведения, не были достаточны, чтобы поднять его в собственном представлении на чрезмерную высоту над окружающей средой. Вращаясь в среде серьезных и образованных товарищей, среди которых он играл роль „первого между равными“, В. И. Ульянов еще не пропитался тем презрением и недоверием к людям, которое, сдается мне, больше всего способствовало выработке из него определенного типа политического вождя (элементов личного тщеславия в характере В. И. Ульянова я никогда не замечал). В. Ульянов был еще в той поре, когда и человек крупного калибра, и сознающий себя таковым ищет в общении с людьми больше случаев самому учиться, чем учить других. В этом личном общении не было и следов того апломба, который уже звучал в его первых литературных выступлениях, особенно в критике Струве. Будущий Ленин был еще всецело проникнут почтением к вождям социал-демократии, Плеханову и Аксельроду, с которыми он недавно познакомился, и заметно чувствовал себя по отношению к ним еще учеником…»[6]
Можно допустить, что на эту обрисовку Ленина влияло некоторое соперничество между двумя лидерами, определившееся в ранние годы, а затем и разногласия, но тем более ценно стремление Мартова быть объективным.
Благородство его в отношении к идейным противникам и ощутимые отсветы былой дружбы вызывают полное доверие к этой характеристике. В ней прослежена лишь одна, но стержневая черта Ленина — властолюбие, соединяющееся с полной убежденностью в своей правоте, единственно в своей.
В моих руках первая книга «Записок» Мартова, воспоминания о десятилетии 1890–1900 годов; возможно, автор не успел их продолжить. Из предисловия, помеченного 1919 годом, видно, что он только начинает свой труд. «Приступая к составлению этих „Записок“» — первая фраза его предисловия. Русские издатели, сообщая о смерти Мартова в Германии (апрель 1923 года), замалчивают обстоятельства его отъезда за границу. Из двух приведенных дат можно заключить, что воспоминания были написаны за три-четыре года, вряд ли он успел выйти за пределы первого тома.
