Дмитрий Несветов - Кончина СССР. Что это было?
Вы знаете, в те дни я был не только Генеральным прокурором. Я пришел на этот пост, будучи народным депутатом России, поэтому, конечно, и в 1990 году, и в 1991-м я был вовлечен в самую гущу политических событий. И был информирован не только об итогах проведенного расследования, но и знал, как развивались политические события.
Честно говоря, такой высокий градус политического и общественного напряжения в стране свидетельствовал о том, что люди не только надеялись на перемены – они их жаждали и готовы были в них участвовать. И я абсолютно убежден, что вот такого высокого градуса общественной активности больше в стране с тех пор не наблюдалось. И, к сожалению, этот импульс, который создавали люди, во многом влиял на власть, и, возможно, он же подтолкнул гэкачепистов к действиям. Они начинали бояться общественного процесса, осознания того, что стране требуются глубокие политические и глубокие экономические изменения.
Кроме того, я убедился, что люди, находившиеся у власти в Советском Союзе, занимавшие ответственные посты в силовых структурах, готовы были действовать по какому-то старому, архаичному пути. Они считали, что если стукнуть кулаком по столу, ввести в Москву абсолютно бессмысленные танки, то сразу все притихнут и опять уйдут шептаться на кухни.
Старорежимная привычка полязгать гусеницами как средство от всех напастей…
Да. Но этого не произошло. И это было большим для них потрясением. Уже покойный ныне Крючков в своих мемуарах писал, что как раз вечером 19 августа он в машине с затененными шторками выехал на Калининский проспект, вышел из машины, подошел к людям, посмотрел на них и убедился в том, что люди правильно понимают политику ГКЧП и все спокойно. А вот все эти бунтари, да еще, наверное, в нетрезвом виде, не являются выразителями общественного мнения. Но у нас в деле есть допросы и свидетельства, что, когда после этой поездки Крючков вернулся, он был крайне подавлен: он не ожидал увидеть такой активности людей, которые пришли сами, без особых призывов, к Белому дому. Они пришли не просто так, они пришли выразить свой протест самому ГКЧП и поддержать российскую власть – единственный оплот, способный противостоять ГКЧП и его незаконным действиям.
И вот это на него произвело большое впечатление, хотя он до последних минут был главным и активным сторонником того, что надо проводить силовые действия, штурмовать Белый дом, изолировать президента России и российское правительство. Но он видел также, что происходит на самом деле.
Кроме того, меня поразило и другое: никакого плана развития страны, никаких экономических реформ и преобразований у гэкачепистов не было. Не было не потому, что они якобы готовились к этому спонтанно (следствие опровергло предположение, что подготовка велась спонтанно). У них за душой ничего не было, поскольку, например, проводя заседания ГКЧП и приглашая туда министров экономического блока, они ставили перед ними задачу: «Надо к утру улучшить положение в стране, чтобы народ мог почувствовать». И смотрят друг на друга… «Давайте понизим цены на какие-то товары». – «У нас нет этих товаров, не хватает продовольствия». – «Товарищ Язов, давайте мы откроем запасы армии?» Взбеленившийся Язов: «Да вы что! У нас это неприкосновенные запасы, которыми мы должны кормить полуторамиллионную армию. Хватит на три дня для самой армии. Как же мы этим страну накормим? О чем вы говорите?»
И только – эти шараханья, абсолютная неподготовленность, даже популизм. То, наверное, в чем сегодня преуспели многие политические силы и политические партии в России. Уровень той «популистики» был настолько беспомощным, что вызывал смех.
И тогда я сделал для себя вывод: всё, они исчерпали весь свой потенциал. Они не видели перспектив, они не понимали и не чувствовали пульса общественного сознания в уже распадавшейся стране.
Должно быть, вы с каждым из этих людей (я имею в виду подследственных – членов ГКЧП и их пособников) помногу общались лично. Наверняка у вас сложилось какое-то свое, личное к ним отношение. Сегодня вы можете сказать что-нибудь об этом своем отношении? Считается, скажем, что одним из инициаторов и идеологов ГКЧП был премьер-министр Павлов, а главным мотором, двигателем заговора, как явствует из следственных материалов и опубликованных вами книг[46], был упомянутый вами Председатель КГБ Крючков. Но каждый из них очень по-разному, как мы знаем, вел себя во время следствия.
Так вот в целом – чего в вашем отношении к ним все-таки больше? Это такое кривое зеркало, отражение горячей агонии СССР или просто заблудшие и в общем сильно испуганные люди? Или коварные властолюбцы и стяжатели? А может, я не знаю, старатели за правое дело и герои-спасители страны? Что в вашем отношении к ним, особенно сегодня, по прошествии многих лет превалирует?
Каждый из них прошел свой путь, прежде чем стать сторонником ГКЧП. Да, мы привлекали к уголовной ответственности не только членов ГКЧП, но и тех людей, которые активно участвовали, активно способствовали незаконным действиям ГКЧП. Каждый прошел свой путь, свое осознание. И, конечно, сегодня, спустя столько лет оценка каждого из них, каждого из тех, кому мы предъявили обвинение, во многом смазана временем. Где-то следы идеализации, где-то, наоборот, демонизации.
А наша работа с ними была построена следующим образом. Была создана и сформирована следственная группа, ее возглавлял заместитель Генерального прокурора Евгений Кузьмич Лисов, а руководил всем следственным отделением Александр Фролов (к сожалению, его уже нет в живых). Собраны были следователи не только из прокуратуры России, были прикомандированные и из Прокуратуры Союза: мы их забрали в свое подчинение, поскольку дело расследовали мы, а не Прокуратура СССР, которая вскоре прекратила существование. Были также откомандированы лучшие следователи с мест, из регионов нашей страны. Дело мы завершили за четыре с половиной месяца, и потом девять месяцев подследственные читали материалы уголовного дела. Уголовно-процессуальный кодекс не ограничивал право обвиняемого знакомиться с материалами дела. И если люди военные (Язов и Варенников, когда им позволяло здоровье) выходили из камер, садились со следователями и читали тома дела, то, скажем, Павлов делал все, чтобы не читать. Выходил на час-два, потом: «У меня болит голова», – и возвращался. Мы предпринимали различные шаги для того, чтобы ускорить этот процесс, потому что затягивание это было намеренным и искусственным.
По-разному они себя вели и на следствии. Им были присущи чисто человеческие слабости: и сваливать вину на другого, и умалчивать о своей роли (мы вынуждены были их в этом уличать). Писать покаянные письма их никто за руку не тянул. Эпистолярным творчеством активно занимался, скажем, Лукьянов (стихи писал в следственном изоляторе), а Крючков активно писал письма на мое имя, на имя Ельцина, на имя Бакатина, который был в то время руководителем уже уходящего с политической арены союзного КГБ. Достаточно искренне на следствии вел себя маршал Язов. Вот он вызывал симпатии, можно сказать, с первой минуты ареста, который я и производил.
