Неизвестен Автор - В небе фронтовом (Сборник воспоминаний советских летчиц - участниц Великой Отечественной войны)
- Марточка, дорогая, - прошу я подругу, - разверни самолет по направлению к берегу, хоть еще раз взглянуть на землю.
Какой она казалась сейчас дорогой и недосягаемой, эта земля, эти берега, эти темные силуэты гор!..
Ни слова не говоря, Марта осторожно развернула самолет носом к берегу. Еще несколько мгновений, все так же теряя высоту, неслись мы к воде и... вдруг стрелка высотомера с быстротой молнии стала отсчитывать 500, 800, 1 000, 1 200 метров!
О, спасение! Оказывается, совсем рядом был уже восходящий поток. Быстро набрав высоту, мы пошли прежним курсом. Удачно отбомбились и, все время маневрируя, вышли из зоны огня и вернулись на свой аэродром.
* * *
...Март 1945 года. Полк наш стоял в местечке Тухоля. Работа была напряженная, а погода, как назло, стояла отвратительная. Однажды ночью весь полк был поднят в воздух. Мы с Юшиной Раей тоже взлетели и легли на курс. Шел снег. Вдали виднелось огромное зарево пожара. Это горели Данциг и Гдыня.
Отбомбившись, развернулись в обратный путь. Снег стал еще гуще, шел сплошной стеной. Включили АНО{3}. Не было видно ничего, всюду снег, снег и снег... Никаких видимых ориентиров. Шли только по компасу и по расчету времени. Рая начала уставать. Я старалась подбодрить ее: "По времени скоро должен быть аэродром". Но, увы, время шло, а аэродрома все не было...
Решили идти восточным курсом до Вислы, а там, возможно, пристроимся на какой-нибудь запасной аэродром. Трудно что-либо разглядеть в таком снегопаде, да еще ночью! Вислу найти не удалось. Неожиданно впереди мелькнул маяк. Это аэродром одного из соседних полков. Но, к великому огорчению, посадить они нас не смогли. Ракеты, которые они посылали нам с аэродрома, казались мутным пятном в молоке, и определить по ним расстояние до земли было трудно. А потом маяк совсем погас, перестали давать ракеты, и мы опять потеряли все. Опять кругом лишь один снег. Горючего оставалось все меньше и меньше.
Нужно было принимать какое-то решение. Выбрать подходящую площадку не было времени, поэтому пришлось садиться гам, где только просматривалась земля.
Несколько раз пытались мы зайти на посадку, но, подсветив себе ракетой, обязательно обнаруживали впереди какое-нибудь препятствие.
Наконец мелькнул лесок, показалось несколько домиков, я рядом ровная небольшая полоска земли. Раздумывать нечего. Решаем садиться, хотя ясно представляем грозившую нам опасность: ведь где-то здесь находилась немецкая группировка войск, и, может быть, нас отнесло туда. Ориентировку мы давно потеряли, и что это за местность, кто здесь - неизвестно. Для подсвета расходую последнюю ракету, и Рая идет на посадку. Когда самолет остановился, прямо перед нами торчал телеграфный столб, а вверху целая сеть проводов.
Видимо, как говорят в народе, мы родились в рубашке. Стали прислушиваться - слух и нервы напряжены до предела. Мотор не выключаем: в случае опасности нужно взлететь, пусть даже горючего совсем мало. Но прошло много времени, никто не появился. Выключили мотор и стали ждать рассвета. Потом выяснилось, что дня два назад отсюда ушли немцы, а наших еще не было, селение пустовало.
К утру непогода утихла.
По карте мы восстановили ориентировку и вскоре были на своем аэродроме. А ночью - снова в бой!
Наталья Меклин, Герой Советского Союза, летчик.
Однажды ночью...
Маленькая Маринка хватает меня ручонками за волосы и, довольная, смешно морщит курносый носик. Мы с ней знакомы ровно год - с тех пор, как она появилась на свет.
Маринка похожа на маму: у нее такие же, как у Руфы, зеленоватые глаза с золотистыми искорками, такие же, только по-детски припухлые, губы, такой же подбородок.
- Она похожа на тебя, - говорю я Руфе, - твоя Марина Михайловна.
Когда я произношу это имя, я невольно вспоминаю Раскову. Наверное, в честь ее назвала так Руфа свою дочь. Но спрашивать об этом не хочется. Зачем? Мы все любили эту чудесную, обаятельную женщину, нашего первого командира. О ней остались у нас самые светлые воспоминания. Мы редко и мало говорим о Расковой. Так бывает, когда хочешь навсегда сохранить в памяти дорогой образ таким, каким он остался в твоем представление - от слов он может потускнеть, поблекнуть...
- Похожа? Ну, это полбеды... - улыбается Руфа и вдруг, вспомнив о чем-то, умолкает.
Я знаю, чего она не досказала: "Только бы не пришлось ей, Маринке, испытать войну. Ни ей, ни Вовке..."
То, что в 1941 году еще совсем девчонками мы ушли на фронт, никому из нас не казалось удивительным ни тогда, ни сейчас, спустя двадцать лет. Наоборот, это было естественно: тысячи девушек шли защищать Родину. Но дети... Нет, наши дети пусть не знают войны! Она не должна повториться!
И все же, когда я прихожу к Руфе, мы часто вспоминаем годы войны. Может быть, потому, что на фронте прошли наши лучшие молодые годы. Вспоминается разное, большей частью хорошее, приятное, часто смешное. О трудном и тяжелом мы почти не говорим - это осталось у нас еще с военных лет, когда тревоги и опасности были частью нашей повседневной жизни.
Но сегодня я прошу Руфу подробнее рассказать мне о том вылете, когда ей удалось чудом спастись, выпрыгнуть с парашютом из горящего самолета.
Руфа укладывает Маринку спать, и мы с ней удобно устраиваемся на диване. Она заметно волнуется - я вижу это по ее лицу, по легкому вздрагиванию руки, потянувшейся за папиросой... Рассказать - значит частично вновь пережить. А это нелегко...
Вот что она рассказала мне...
"После всего происшедшего я как-то перестала ощущать жизнь. Ни на что не реагировала не могла ни есть, ни спать. Меня отправили в санаторий. У меня была "психотравма", как говорили врачи. Все дни я проводила у камина, глядя на огонь, не говоря ни слова. Уставившись в одну точку, я смотрела на языки пламени, трепетавшие на поленьях. Огонь то ярко вспыхивал, то медленно угасал, чтобы снова разгореться. И мне казалось, что я опять сижу в самолете, а пламя жадно лижет крыло, приближаясь к кабине..
Все, что случилось в ту ночь, никак не могло улечься в голове и стать прошлым. То мне казалось все тяжелым сном, го я вновь остро переживала отдельные моменты случившегося. И вот однажды, когда я, как обычно, сидела, тупо уставившись на огонь, обрывки воспоминаний как-то сами собой соединились в одно связное целое, и мне стало легче. Вечером я уснула и впервые за все это время проспала до утра. Через десять дней я снова вернулась в полк.
В ту памятную ночь 13 декабря 1944 года мы с Лелей Санфировой, уже сделав два вылета, летели в третий. Это был мой 813-й боевой вылет. Бомбили мы тогда железнодорожную станцию Насельск, севернее Варшавы. Прицелившись, я сбросила бомбы. Снизу нас обстреляли. Развернувшись, Леля взяла курс домой. Далеко впереди поблескивала лента реки Нарев. Линия фронта была уже близко, когда я вдруг увидела, что загорелось правое крыло. Сначала я не поверила своим глазам и не могла понять почему. Ведь мы, кажется, благополучно вышли из обстрела. Несколько секунд Леля и я летели молча. Неприятно засосало под ложечкой. Вот так же тогда, на Кубани, полтора года назад, когда перестал работать мотор, мы с Лелей летели, теряя высоту, и знали, что не долетим до своих, сядем у противника. Неужели опять?.. Не хотелось верить. Но это не было сном. Огонь быстро расползался в стороны, приближаясь к кабине. Леля тянула время: хотела подлететь ближе к линии фронта. Но вот больше медлить нельзя, и я слышу Лелин голос:
