Ричард Дана - Два года на палубе
Матросы и помощники поднялись вслед за капитаном, но старший лишь после повторных приказов взял Сэма, впрочем совершенно не сопротивлявшегося, и отвел к трапу.
— За что вы хотите высечь этого человека, сэр? — спросил у капитана швед Джон.
Услышав такой вопрос, капитан хотел было броситься на Джона, но, зная его увертливость и решительный характер, велел стюарду принести наручники и, подозвав Рассела, подступил вместе с ним к Джону.
— Не трогайте меня! — крикнул Джон. — Я готов надеть наручники добровольно. Не надо силой.
Он протянул руки, и капитан защелкнул железки, после чего отослал матроса на шканцы. Сэм к этому времени был уже, как говорится, «прихвачен», то есть поставлен лицом к вантам и привязан к ним запястьями. Куртка с него была сорвана, спина обнажена. Капитан встал на срезе юта, то есть чуть выше матроса, в нескольких футах позади него, чтобы можно было пошире размахнуться. В руках он держал толстый конец. Вокруг него стояли помощники, матросы сгрудились на шкафуте. При виде всех этих приготовлений я ощутил приступ тошноты и едва не потерял сознание, несмотря на бушевавшие во мне гнев и возмущение. Человеческое существо, созданное по образу и подобию бога, привязывают и секут как животное! Того самого человека, с которым я жил вместе много месяцев, разделял хлеб, стоял вахту, которого узнал так хорошо! Но если даже у матросов и промелькнула мысль о сопротивлении, то что можно было сделать? Время было упущено: двое накрепко связаны, и, кроме меня и Стимсона, осталось лишь еще двое да мальчик-юнга десяти — двенадцати лет. К тому же матросы знали, что ни я, ни Стимсон не присоединимся к бунту. На другой стороне с капитаном было трое помощников, стюард, агент, клерк и оружие в каюте. Но если даже не говорить о перевесе сил, что могли предпринять матросы? Сопротивляться — это было бы открытым бунтом, и если бы им даже удалось захватить судно, то запахло бы пиратством. Тогда в случае сдачи неизбежно последовало бы наказание, а если не сдаваться, что делать дальше со своими жизнями? Неподчинение начальству — нарушение закона, и поэтому остается выбирать между пиратством и повиновением. Как бы ни было тяжело, матрос обязан терпеть. Для этого и нанимаются на судно. Раскрутив конец над головой и изогнувшись для большего размаха, капитан хлестнул беднягу по спине. Один раз, второй... шестой...
— Ты будешь еще распускать свой язык?
Матрос корчился от боли, но не издавал ни звука. Последовало еще три удара. Это было уж слишком, и он пробормотал что-то чуть слышно. Это вызвало новую порцию ударов — матрос уже не мог вынести большего, и капитан велел отвязать его.
— А теперь ты, — сказал он, обращаясь к Джону, и снял с него наручники. Освободившись, Джон кинулся на бак.
— Приведите этого человека ко мне! — заорал капитан.
Второй помощник, который жил в кубрике с этим матросом в начале плавания, стоял, не шелохнувшись, на шкафуте. Старший медленно пошел на бак. Зато третий помощник, желая показать свое рвение, перемахнув через шпиль, схватил Джона, но тот одним движением отшвырнул его. Капитан с непокрытой головой стоял на юте, глаза его горели яростью, лицо налилось кровью. Он размахивал концом и вопил:
— Тащите его сюда! Хватайте, я сделаю его мягким, как воск!
Старший помощник поднялся на бак и тихо сказал Джону, чтобы тот спокойно шел на ют. Тот, видя бесполезность сопротивления, оттолкнул скотину третьего помощника и ответил, что пойдет сам и не нужно тащить его. Подойдя к трапу, Джон протянул руки, но, когда капитан стал привязывать его, возмущение снова взяло верх, и он начал вырываться. Однако старший помощник и Рассел уже висели на нем, и вскоре его утихомирили. Тогда, повернувшись лицом к капитану, который закатывал рукава, Джон спросил, за что его будут сечь.
— Разве я отказывался выполнять свои обязанности, сэр? Вы видели, чтобы я хоть раз отлынивал или позволил дерзость?
— Нет, я буду сечь тебя не за это, — отвечал капитан, — а за то, что вмешиваешься не в свое дело, за твои вопросы.
— Неужели на этом судне матрос не может задать вопрос без того, чтобы его не высекли?
— Нет! — заорал капитан. — Здесь никто, кроме меня, не смеет открывать рот.
И он принялся хлестать Джона по спине, разворачиваясь всем телом, чтобы получалось сильнее. Ярость его возрастала, он пританцовывал на месте и, замахиваясь концом, выкрикивал:
— Если хочешь знать, за что тебя секу, то запомни — я так хочу, это мне нравится! Вот за что!
Матрос молча извивался под ударами, пока мог терпеть, и, не выдержав истязания, простонал, выдавливая из себя восклицание, скорее присущее местным жителям, чем нам:
— О Jesus Christ! О Jesus Christ!
— Не призывай Иисуса! — заорал капитан. — Он тебе не поможет! Зови Фрэнка Томпсона! Вот кто тебе нужен! Фрэнк Томпсон, а не Иисус!
При этих словах, которые я не забуду до самой смерти, казалось, кровь во мне остановилась. Я не мог больше видеть это и, почувствовав новый приступ тошноты, отвернулся и стал смотреть в воду. В голове молниеносно промелькнуло несколько мыслей — о нашем положении, решимость добиться наказания капитана, когда вернемся домой, — но крики истязаемого и капитана, звуки ударов не позволяли сосредоточиться. Наконец все смолкло и, обернувшись, я увидел, как старший помощник по знаку капитана отвязывает Джона. Тот, согнувшийся от боли почти пополам, поплелся на бак и спустился в кубрик. Остальные замерли на своих местах, а капитан, раздуваясь от злобы и преисполненный гордости от содеянного, расхаживал кругами по юту и после каждого поворота выкрикивал:
— Теперь будете знать свое место! Вы все у меня вот здесь и можете быть уверены, я вам не спущу! Теперь вы узнали меня! Я вас приведу в чувство! Каждого! Иначе всех засеку, и мальчишку тоже! Помните, у вас есть погоняла, как для черных рабов! Пусть еще кто-нибудь попробует заявить мне, что он не черный раб!
Подобными рассуждениями, предназначенными успокоить нас и предотвратить неприятности в будущем, он развлекался минут десять, после чего сошел вниз. Вскоре на юте появился Джон. Спина у него была исполосована во всех направлениях и сильно распухла. Он сказал стюарду, чтобы тот попросил для него у капитана немного мази или бальзама.
— Нет! — крикнул капитан, слышавший все. — Скажи ему, пусть наденет рубаху и отвезет меня на берег. Это лучшее лекарство. У меня на судне никому не позволено разлеживаться!
Он велел мистеру Расселу взять обоих наказанных и еще двух матросов в шлюпку. Мне тоже пришлось идти с ними. Оба с трудом сгибали спину, а капитан то и дело покрикивал: «Навались!», но, видя, что они стараются изо всех сил, оставил их в покое. За все время, пока мы шли эту лигу, ни он, ни агент, сидевший на корме, не произнесли ни слова. Когда шлюпка пристала, агент и капитан с помощником направились к дому. Я с другим матросом остался возле лодки, а Джон и Сэм медленно отошли в сторону и устроились на камнях. Какое-то время они о чем-то говорили между собой, но потом разошлись и сели порознь. Я немного побаивался за Джона. Он был иностранцем, да к тому же очень вспыльчивым, и имел при себе нож, а капитан должен был возвращаться к шлюпке один. Но ничего не случилось, и мы спокойно вернулись на бриг. Капитан, возможно, имел при себе оружие, и, если бы они отважились напасть на него, им, скорее всего, пришлось бы спасаться бегством. Возможно, они обрекли бы себя на голодную смерть в калифорнийских лесах, если бы их не изловили солдаты, соблазненные наградой в двадцать долларов.
