Сара Корбетт - Дом в небе
Однако я не испытывала сомнений накануне поездки. Опыт подсказывал мне, что каким бы ужасом ни разило от заголовков международных новостей, на месте всегда есть что-то более обнадеживающее и человеческое. Когда приезжаете в страну, вы видите, что ее образ, созданный в вашем воображении средствами массовой информации, мягко говоря, отличается от действительности. В каждой стране, в каждом городе, в каждом квартале найдутся родители, любящие своих детей, соседи, которые помогают друг другу, и дети, готовые играть. Я верила, что найдутся и достойные сюжеты для моих репортажей и что моя работа принесет пользу. Нет, я не была наивной дурочкой, не подозревающей, что случается и плохое, – ведь я успела повидать много оружия и горя. Но поскольку я наблюдала за всем со стороны и пыталась делать добро, то зло проходило мимо, не задевая меня, будто меня там и нет.
Глава 14. Переход
Найджел вышел из таможни в международном аэропорту Найроби днем 16 августа, неся красный рюкзак, знакомый мне по Эфиопии. Он почти не изменился – те же яркие глаза, те же ямочки на чисто выбритых щеках.
– Иди сюда, Траут! – крикнул он, распахнув объятия.
Траут – это мое школьное прозвище, созвучное фамилии. Найджелу оно нравилось, и он привык звать меня так в Эфиопии.
Мы обнялись.
– Рада тебя видеть, – сказала я абсолютно искренне.
Мне было очень одиноко в последнее время, ведь меня ненавидели почти все знакомые. Правда, незадолго до отъезда из Ирака у меня завязалась легкая интрижка с одним американским журналистом, соседом по «Хамре», несмотря на весь его снобизм. Но это вызвало еще большее отторжение у остальных.
Дружеская фамильярность Найджела действовала на меня благотворно, успокаивающе. Он обнял меня за плечи, и мы вышли на улицу. Я позволила себе обольщаться его присутствием, тем, что он сел в самолет и прилетел в Африку – да, он прилетел работать, но еще и повидаться со мной. Мы взяли такси и поехали в гостиницу. Найджел оставил вещи у себя в номере, и мы прибегли к единственному средству, помогающему быстро преодолеть смущение при встречах после долгой разлуки, – напились.
Сначала мы выпили пива в кафе, потом поужинали с вином в ресторане, затем перебрались в бар на другой стороне улицы. Там было полно кенийцев в деловых костюмах. Пробившись к стойке, мы заказали текилу и снова пиво. Мы уже болтали как ни в чем не бывало и перестали смущенно отводить глаза, если случалось встретиться взглядами. Однако щекотливых и эмоциональных тем избегали.
К тому времени, когда мы добрались до дымного бара с караоке, когда мы, совершенно пьяные, влезли на сцену, включили динамики на полную мощность и выдали в микрофон песню Джорджа Майкла для группы местных, которые встали и отплясывали, пока мы пели, я почувствовала, что нам не нужно обсуждать наши отношения. Почти не нужно. Я была где-то на девяносто процентов, даже на девяносто пять, уверена, что мы больше не любим друг друга и можем быть просто друзьями. Напоследок, к восторгу кенийской толпы, я еще кое-что спела и дала себе обещание утром подумать о работе.
Когда мы наконец вернулись в гостиницу, Найджел, пошатываясь, наклонился и поцеловал меня – неловко, будто по принуждению, и это было так странно и неуместно, что сомнений больше не осталось: между нами все кончено.
* * *Несколько дней спустя мы снова были в аэропорту Найроби, готовясь сесть в самолет авиакомпании «Даалло Эйрлайнс». Мы сосредоточенно тащили по взлетному полю свои тяжелые сумки и фотоаппараты к старому и ветхому на вид самолету. С собой у нас было несколько тысяч долларов наличными, поскольку в Сомали американский доллар более популярен, чем все местные валюты, вместе взятые. Накануне вечером мы пошли в итальянский ресторан «Траттория», устроив себе что-то вроде последнего застолья перед отбытием в голодный край. Зная, что в Сомали все мусульмане, а мусульмане не пьют, мы напоследок также хорошо заправились спиртным. Потом Найджел снова попробовал поцеловать меня, но не тут-то было. «У тебя есть девушка», – оттолкнула его я. Надо думать, что девушка была тоже им по многим причинам недовольна.
В самолет набились человек сто сомалийцев, сомалиек и детей, которые тут же пустились лазать по креслам с рваной обивкой. Еще на взлетной полосе мной овладела тоска, дурное предчувствие, и я, как ни старалась, не могла от него отделаться. Появилось даже головокружение и легкая тошнота.
Многие женщины были в черных консервативных хиджабах. Были и паранджи, закрывающие все, кроме глаз. А некоторые, я заметила, надели под сандалии пластиковые пакеты, стремясь скрыть от чужих глаз каждый миллиметр кожи. В салоне помимо пассажиров уместилось безумное количество ручной клади – пластиковые сумки всех цветов, набитые под завязку одеждой, книгами, продуктами. Стены салона были в грязных подтеках. Дверь туалета болталась на одной петле. Пока мы ждали посадки, я познакомилась с единственным, кроме нас, белым человеком на рейсе – пожилым итальянцем, говорящим по-английски. Это был сотрудник христианской неправительственной организации, базирующейся в Харгейсе, столице независимой провинции Сомалиленд, куда он и планировал отправиться из Могадишо. Узнав, что мы, наоборот, остаемся в Могадишо, он удивленно поднял брови и даже сложил губы трубочкой, будто собирался присвистнуть.
– Будьте осторожны, – сказал он. – Голова белого человека, – он постучал себе по темени, – стоит там полмиллиона долларов. И это только голова.
Я поняла, что он имеет в виду. Белые – это ценная добыча в Сомали, даже мертвые. Труп – это трофей, а живых заложников можно обменять на выкуп. Как известно, операция американских коммандос «Черный ястреб» в 1993 году закончилась тем, что боевики триумфально протащили по улицам Могадишо трупы американских солдат. А потом сомалийские пираты начали захватывать иностранные корабли, и сумма залога выросла до семизначных цифр. Словом, я уловила намек итальянца, но только мне не нравилось слышать об этом.
Наши с Найджелом места находились в конце салона. Пассажиры громко разговаривали по мобильным телефонам, вскакивали и кричали что-то в соседний ряд, будто узнали что-то очень важное. Рядом оказалась женщина, говорящая по-английски. Она выросла в США и теперь работала в Харгейсе.
– Они говорят, что в аэропорту Могадишо началась война, – перевела она нам. – На дороге бои. Может быть, аэропорт закрыт, и мы не сможем лететь.
Я не очень хорошо поняла ее. Что значит война «началась», если она не прекращается уже почти двадцать лет? Однако у пассажиров самолета эта новость вызвала переполох. Мы ждали официального объявления. Кровь тяжело стучала в висках. На секунду я позволила себе расслабиться и помечтать, что рейс отменяют, нас высаживают из самолета и возвращают в терминал. У нас было бы законное оправдание нашей трусости. Вот было бы хорошо!
