Алексей Пантелеев - Наша Маша (Книга для родителей)
— Мамочка, почему ты не маленькая? Со мной бы лежала в кроватке...
12.10.59.
Обезьяна она невообразимая. Мама жаловалась при ней, что у нее болит поясница.
Машка заявляет:
— У меня тоже болит поясница!
— Да? Поясница болит? А где она у тебя?
— Не знаю.
Через минуту:
— Мама, а где у меня поясница?
* * *
— Мама, ты любишь дождь?
— Да, люблю.
— Я тоже. Давай лизать?
И языком пытается слизнуть со щеки и с верхней губы дождевые капли.
* * *
Это уже не о Маше, а о Машиной бабушке. Внемля нашим просьбам и уговорам, бабушка пытается быть строгой с Машей. Особенно в нашем присутствии.
На днях Машка грубо ответила бабушке или ослушалась ее. Кто-то сказал:
— А вы ее, бабушка, по попке.
И бедная моя тещенька, сдвинув к переносице черные свои брови, фальшиво-строгим голосом говорит:
— Да, да! Если не будешь меня слушаться, я тебя по попочке!..
15.10.59.
На Малой Монетной долго стояли у высокого забора, смотрели, как строится большой пятиэтажный дом.
— Зачем дом сломали?— спрашивала меня Машка.
Не сразу поняла, что дом не ломают, а строят.
Я рассказал, кто строит дом: каменщики, плотники, маляры, столяры, кровельщики. Объяснил, кто что делает.
* * *
Мама была у больной тети Ляли. Машка не хотела засыпать. Кричала на весь дом:
— Хочу маму! Маму хочу!
Ни бабушка, ни тетя Минзамал успокоить ее не могли.
Унес ее к себе. Все то же. Рыдания, стоны, крики:
— Хочу мамочку!
Наконец очухалась. Каким образом? А вот каким... Я взял с тарелки кусочек яблока и стал жевать. Она продолжала реветь, но глазенки ее уже насторожились, в них мелькнула заинтересованность. А плакать и одновременно чем-нибудь интересоваться— вряд ли возможно.
Я сунул ей в рот кусок яблока. Плачет и жует. Вдруг шмыгает носом и сквозь слезы говорит:
— Тетя Ляля.
Это она увидела на одной из полок книжного шкафа карандашный портрет тети Ляли работы Гриши Белых.
Истерика кончилась. Когда через двадцать минут появилась мама, Машка уже самым мирным образом щебетала.
17.10.59.
Вчера помогала маме законопачивать на зиму окна. Делала это с упоением: запихивала тупым ножом клочочки ваты в щели. Не откликнулась даже на мое приглашение в гости...
* * *
Перед сном мама распустила Машкины косы, облачила девочку в длинную ночную сорочку. И говорит:
— Если бы тетя Гетта тебя увидела такую, она бы тебя скушала.
— Как скушала? Что скушала?
— Всё. И ручки, и ножки, и попку.
Маша— кокетливо:
— Ну, мама!.. Попку стыдно кушать!
* * *
Часа в четыре утра слышу пронзительный Машкин вопль. Прибегаю— она сидит в кроватке, а мама успокаивает ее:
— Что с тобой? Машенька! Детка!..
И Машка, всхлипывая, сквозь слезы:
— Верблюд пришел.
Вот до чего дело дошло: уже верблюдов наша дочь во сне видит!
21.10.59.
Рассматривали картинки в книге Л.Вентури. На Машку сильнейшее впечатление произвела юношеская картина Дега[ 8 ] “Сцены из войны в средние века”. Там всадники топчут голых женщин. Машка долго рассматривала картинку, расспрашивала: кто? что? почему?
— Не люблю этих тетев. А ты любишь?
— Мне жалко их,— я говорю.
— Будем их чинить?
— Не чинить, а лечить.
Пробую листать дальше. Нет!
— Хочу смотреть теть убитых. Тетей голеньких давай смотреть.
Приходит мама, она и маме рассказывает, как дяди на лошадках, “нехалесые”, убили тетей.
И через двадцать минут, когда уже смотрим Клода Моне[ 9 ]:
— Найди тетей сломанных.
— Где они?
— Далеко. Вот здесь.
И показывает, в какую сторону нужно листать.
* * *
Впечатлительна. Чувствительна.
Когда мама рассказывает ей про волка и семерых козлят и доходит до того места, где волк съедает козлят, она каждый раз слышит:
— Не надо! Не надо! Мамочка, не надо!
И если мама все-таки досказывает сказку, Машка плачет горькими слезами.
Дурных концов она вообще не терпит. Об этом я уже писал.
Мама читала ей какую-то современную сказку про горошину, которая попала в детский сад к детям, а те зарыли ее в землю... В этом месте Машка начинает кричать:
— Не надо! Не надо!
Вероятно, тут (и это ошибка автора) виноват неуместный антропоморфизм. Ведь мы с Машкой “сажали” на даче и абрикос, и вишню, закапывали в землю косточки, а Машке и в голову не пришло пожалеть их. А горошина из книжки думала, говорила, бегала, она была живая, и вдруг ее— в землю!
Горошина эта не дает Маше покоя.
Вчера, когда ей так плохо засыпалось, она говорила матери:
— Мамочка, горошину не зароют? Я не хочу... не хочу, чтобы ее— в землю.
* * *
Стал шутя пороть Машку, хлопать по попке. Мама говорит:
— Пожалуйста, не делай ей перед сном такой массаж.
И стала “спасать” Машку, отбирать ее от меня. А Машка отбивается от мамы и кричит:
— Хочу массаж! Хочу массаж!..
22.10.59.
Утром я позвал ее: приделывали электрический фонарик к велосипеду. Ах, сколько радости может доставить такая пустяковина трехлетнему человеку! Бегала, ликовала:
— Бабушка! Бабушка! Посмотри!..
24.10.59.
Третьего (или четвертого) дня бабушка ходила в аптеку. Вернулась, о чем-то громко говорит Маше, и вдруг слышу радостный Машкин голос:
— Папа! Папа! Алеша! Алешенька! Там снег! Там снег был!
Ворвалась ко мне:
— Снег был! Алеша, снег был!
— Где?
— На улице снег был.
Потом убежала. Слышу— в столовой передвигает стулья. Понял, что не может не посмотреть на снег. Так и есть: вскарабкалась на стул и смотрит.
* * *
— Хочу твою книжку почитать.
— Какую книжку?
— “Амба-Хамба”.
— Какую?
— “Амба-Хамба”!
Не сразу я понял, что так трансформировалось немецкое “Bruderchen Vierbein”. Но теперь эта книга так и называется у нас: “Амба-Хамба”.
За окном зима. Белые-белые крыши, белые полоски на карнизах, на трубах, на всех выступах...
А мы сидим дома, хвораем.
* * *
Плохо это или хорошо, а надо признаться, что Машка не очень любит, когда ей читают.
Она до сих пор не знает всей истории Дюймовочки, хотя персонаж этот уже давно— года полтора, если не два— один из любимейших у нее. Я несколько раз начинал читать ей эту андерсеновскую сказку и— бросал на второй или третьей странице. То же и с “Огнивом”. А пересказ “Огнива” слушает с наслаждением.
В чем же дело? Прежде всего— в языке этих сказок. Написаны они или переведены так витиевато, вычурно, с таким количеством старомодных слов, выражений и оборотов, что, когда читаешь, приходится то и дело “переводить” на ходу эти архаизмы и непонятности. Может быть, этого делать не стоит? Ребенок должен знать язык во всем его многообразии— в старину его и новизну. Но это относится к первоклассному, неоспоримо хорошему, к прекрасному, а все ли, что мы даем детям, заслуживает такой оценки?
