Александр Казанцев - За железный занавес
Выставка гудела как улей и походила на разрытый муравейник. Ее открытие превращалось в национальный праздник. Сотни тысяч гостей атаковали трещавшие при вращении после опушенного никеля турникеты. Все хотели знать грядущее, таящееся в десятках павильонов многих стран.
Я превратился в рядового посетителя и огляделся вокруг.
Ярко раскрашенные здания самых неожиданных, непривычных форм. На их стенах в неестественных позах распластались непонятные фигуры. Каждое здание, каждый барельеф хотели быть невиданными. «Мир завтра», то, что окружает меня, — образцы новой архитектуры… Смотрю и никак не могу почувствовать себя в будущем.
— О, сэр! Вы еще не видели самого главного — трилон и перисфера — шедевры архитектуры и строительной техники.
Мистер Бронкс ревниво следил за моими впечатлениями.
Мы были уже близко от центральной площади выставки. Гигантский шар, вместивший бы в себя восьмиэтажный дом, висел в воздухе. Построить дом в виде шара, да еще заставить его лежать на фонтанных струях, маскирующих зеркальные колонны, это действительно ново и здорово, хотя, может быть, и не очень практично.
Если перисферу принять за гигантского Паташона, то трилон будет Патом. Ростом от 200 метров, и выполнен в форме трехгранной иглы.
Мистер Бронкс остался доволен моим растерянным видом. Выразил он это тем, что любовно стукнул меня по затылку и занялся извлечением огня из собственной подошвы.
— Мы отправляемся к будущему, — объявил он.
Узенький эскалатор в трилоне повлек нас вверх.
— Закройте глаза и приготовьтесь. Мы поднялись на 50 лет вперед, — выкрикивал мистер Броне. — Сейчас выйдем на палубу дирижабля.
Сойдя с лестницы, я почувствовал, что пол перисферы, где мы оказались, движется куда-то в бок. Мы облокотились на прочные перила и поехали вправо, вернее, «полетели» — ведь считалось, что мы на дирижабле.
Вверху горели звезды. В небе густом, черном плыли неясные облака.
— Что такое? Ведь на улице был день!
— Это пятьдесят лет назад был день.
Я смотрел вниз. В километре под ногами увидел рассыпанные огни, темно-синие воды реки. Слышалась музыка и поющий вдали голос, нежный, волнующий. Постепенно светало. Прозрачные облака стали отчетливее.
Внизу под нами был город. Он лежал сектором круга между излучинами реки. На другом берегу я различил огромный аэродром. На нем стояли самолеты каплевидной формы. У примыкавшего к аэродрому речного вокзала я заметил суда, как спины дельфинов.
Центральная площадь города омывалась рекой. Над нею высился стандартный «Импайер стейт бильдинг» этажей так в сто. Прямо от него шла широчайшая «парк-авеню», разрезая город пополам. Остальные авеню шли радиусами от центра. Стриты ровными концентрическими дугами пересекали их на другом уровне, не задерживая движение. В каждом квартале высилось только по одному модернизированному небоскребу. Пригородные шоссе и улицы были усеяны мельчайшими точками. Так выглядели с высоты автомобили.
Фантастический город удалялся от нас, утопая в наступающих сумерках. Снова высыпали в небе словно настоящие звезды. Мистер Бронкс тряхнул меня за плечо. Я вздрогнул. Движущаяся платформа завершила полный круг. Мы проехали всю перисферу. Надо было уходить, а не хотелось…
Мы спустились. У подножия перисферы я увидел изящные электрические тележки. Водители, склонясь к пассажирам, давали им пояснения. Тележки лавировали между пешеходами. Мне понравились эти своеобразные такси.
— О! — воскликнул мистер Бронкс. — Сейчас мы это устроим для вас.
Он пронзительно свистнул и замахал рукой. Перед нами появилось уютное кресло на двух колесах. Сзади него стоял молодой человек в ослепительно белой униформе, при галстуке и в роговых очках.
— Садитесь, — пригласил меня мистер Бронкс, взгромождаясь в кресло. — Нам с вами не будет тесно.
Рикша непонимающе слушал нас. Мистер Бронкс вылез на панель и, догнав меня, с укором сказал:
— Вы просто не дали человеку заработать.
Из-за непонятного Бронксу моего упрямства пришлось нам обходить празднично убранные павильоны пешком. Мистер Бронкс смирился и стал прежним приветливым и внимательным.
Мы очутились в фантастическом параболоидном здании.
— Человек прикован к месту, дом его неподвижен. Это скучно. Имея прекрасны автосредства, можно перевозить свои дома.
Мистер Бронкс показал мне, как осуществляются эти цыганские традиции в американском будущем. Коттеджи не желающих скучать хозяев утром развозятся по облюбованным местам на берег речки или в лес (с оплатой за однодневное пользование специальному землевладельческому концерну). Ночью же утомленные дневными прогулками американцы «завтрашнего дня» садятся в удобные кресла около электрического камина и едут вместе со своими столовыми, кабинетами и спальнями в ночлежное место, где их домики укладываются поленницей, образуя неизменные этажи…
— А вот большой город будущего! В Нью-Йорке небоскребы отнимают много света. Улицы — узкие щели. Стоимость квартир тем дороже, чем выше этаж. Мы теперь решили строить небоскребы по-иному. Располагаем их далеко друг от друга. Смотрите.
Я убедился, что небоскребы отныне будут строиться в узловых точках квадратов. На них развивается город. При этом квадраты физически существовали в виде проходящих на разных уровнях эстакадных дорог для автомобилей. Эти дороги пронизывали небоскребы насквозь.
— Там внутри на специальных местах кары могут парковаться, не задерживая движение.
— Места стоянки, — уточнил я.
— Временной. А для постоянной к услугам автовладельцев подземные гаражи с автосервисом. Приезжайте к нам к старости. Выберете, где спокойнее и удобнее жить. Комфорт будет обеспечен, — и он обратил мое внимание, что внизу под эстакадами раскинулись парки с озерами и, конечно, с лебедями и другими птицами.
Я вышел из параболоида в полной уверенности, что американцы ни за что не откажутся от многоэтажности.
— Чтобы почувствовать будущее, чтобы прыгнуть дальше, надо отойти назад. Так? — мистер Бронкс с присущей ему ловкостью схватил меня за нос.
Ошарашенный, я увидел перед собой часы. Их стрелки с бешеной скоростью крутились в обратную сторону!..
Мы миновали ярко освещенный коридор и оказались во мраке. Тишина. Я огляделся. На меня уставился усатый полисмен, сбежавший с иллюстрации к рассказам Марка Твена. Я попятился и заметил, что вышел из театра. Значит, все, что видел и как жил, — спектакль, поставленный умелым режиссером, а теперь… Я стоял на булыжной мостовой под вывеской, убеждавшей в нереальности прожитого и что нахожусь в другом времени. В этом молча убеждал покосившийся телеграфный столб, впрочем, не такой уж молчаливый. Провода на нем отчетливо гудели, навевая тоску по чему-то неизведанному, о чем знало чернеющее надо мной небо.
