Александр Казанцев - За железный занавес
Эту нашу «собачонку» мы увидели, выйдя на трехэтажную улицу, на втором этаже она пересеклась поперечной магистралью, а над нею проходила надземная железная дорога, которую по контракту прошлого века нельзя было тронуть. И паровые поезда, вопреки желанию горожан и здравому смыслу, по закону бизнеса задымляют городской воздух.
Среди многих паркующихся автомашин мы увидели наш ЗИС-101. Из-под него торчали чьи-то ноги.
— Никак задавил кого-то, — испуганно произнес Вин Виныч.
— Да нет! — успокоил Николай Михайлович. — Просто американцы представить себе не могли, что в нашей дикой стране, «где медведи по улицам ходят», автомобили делают. И ощупывают со всех сторон. Их интересует и устройство дифференциала, и задних тормозных колодок. Вот и залез Фома неверный под советскую машину руками все потрогать, — с усмешкой закончил наш староста.
Действительно, нам с ним пришлось проталкиваться через толпу любознательных нью-йоркцев, чтобы попасть в машину.
Николай Михайлович сел рядом со взявшимся за руль мистером Бронксом, работником Амторга, советского торгового представительства. Мы с Вин Винычем, Лизой Халюти-ной и двумя ее подругами втиснулись в салон. Остальных прибывших забрала присланная из Амторга машина. Нас развезли по дешевым отелям, отнюдь не напоминавшим голливудские декорации американских картин. Не было шикарного вестибюля, и портье у доски с ключами сидел за жалкой конторкой. Предоставленный мне номер смахивал на одиночную камеру.
Огромная территория выставки походила на последний день Помпеи, прокрученный всесильным Временем назад. Строения не рушились, а возводились, и земля между павильонами была покрыта не грудами пепла из Везувия, а строительным мусором. Но толпа словно очумелых людей была той же и состояла главным образом из временных рабочих, нанятых из числа безработных.
Таким же временным работником Амторга был и мистер Бронкс, взятый Амторгом на время выставки за знание русского языка и всевозможных технических фирм. Располагались они в Даунтауне, то есть в нижнем городе, бывшем голландском поселке у порта Нью-Амстердам, с беспорядочно расположенными грязными улицами. Все не так, как в чистом верхнем городе с его «джентльменскими» просторными авеню, с геометрической точностью пересекающими их стритами под номерами, и единственным косо разрезающим и авеню, и стриты знаменитым Бродвеем с бесчисленными театриками и увеселительными заведениями. Даунтаун был контрастом верхнему городу, где брошенные газеты подбирались армией негров с заостренными палками. Попав сразу на бумажную фабрику, многостраничные фолианты превращались там в чистые листы. Пригород Фляшинг, где создавалась выставка, не походил на американский город в представлении человека, побывавшего в Нью-Йорке. Вернее, он был настоящим американским городком, тихим и патриархальным, без небоскребов, а состоящим только из одних стандартных коттеджей.
В одном из них мы и сняли вдвоем с Вениамином Вениаминовичем комнату. Добродушный хозяин, четверть века проживший здесь, так и не постиг английский язык, упрямо называя Нью-Йорк «Нев-Йорком», как он пишется. Зато нас с Вин Винычем он принял как родных за то, что, войдя из передней в гостиную на первом этаже, где застали гостей хозяина, приветствовали всех словами:
— Добрый вечер.
— Чехи? — спросил кто-то, отвечая нам по-чешски: — Вечер добрый!
Нам отвели комнатку на втором этаже, опрятную и удобную.
Утром за мной заехал мистер Бронкс на своей машине, держа ее из экономии, чтобы не тратиться на городской транспорт, где строгий кондуктор направит на вас по-гангстерски пистолет, чтобы вы опустили в щель в его дуле никель.
По пути мы заехали в десятицентовый магазин Вудворта, пожалуй, одну из главных достопримечательностей города. Там по дешевке я купил себе шляпу, ненадолго имевшую шикарный вид. Моя московская кепка и заграничный паспорт остались у нашего приветливого консула, московского инженера Николая Ивановича. Он разъяснил нам, что с документами здесь никто не ходит, а кепку носят или негры, или бродяги. Надо купить себе шляпы, и снимать их обязательно лишь в лифте, если там есть дама.
Амторг размешался на одном из этажей 20-этажного здания. В лифте белозубый негр лихо прокатил нас с ветерком, так что при подъеме подкашивались ноги, а при остановке мы словно повисали в воздухе, как межпланетные путешественники. Мистер Бронкс провел меня в пустующий кабинет, предоставленный нам для переговоров с фирмами.
Вооружившись толстой телефонной книгой, он приглашал на строго определенные часы представителей нескольких фирм, чтобы передать им заказы на газосветное освещение, на установку прибывшего багажом на «Куин Мери» оборудования, включая мои велосипедные цепи и редукторы с мальтийским крестом.
Мы вернулись в павильон, захватив с собой, по их просьбе, шефа и, как он отрекомендовал, его Эдисона, дюжего парня с насмешливыми глазами.
В павильоне меня ожидал неприятный сюрприз.
— О, Алэк! — встретил меня похожий на бок-сера-тяжеловеса грузный бригадир рабочих, устанавливающих мои демонстрирующие механизмы. — О, прелестная леди, — остановил он проходившую мимо маленькую стендистку Зою.
— Скажите Алэку, чтобы он не сердился. Велосипедная цепь порвалась. Надо покупать другую, наши американские лучше. О'кэй!
При этом он панибратски хлопал меня по плечу.
— Как она порвалась? спросил я, подходя к высокой раме, на которую натягивались цепи с щитами экспонатов.
Оказывается, рабочие подключили цепь к редуктору без пружинного звена, смягчающего рывок включения электромотора.
— Спросите его, Зоинька, они думают, когда работают?
— О, прелестная леди, скажите ему, что мы только рабочие. Думают шефы, боссы, инженеры, а мы только делаем, только завинчиваем, поднимаем, собираем, а не думаем. Нам надо растолковать и показать от и до. Скажите, что Алэк хороший парень, он похож на моего покойного сына. Пойдем, выпьем кока-колу со старым Беном.
Пришлось заменять велосипедные цепи и приноравливаться к американскому стилю работы. Американский рабочий привык к отлаженным движениям у конвейера.
Приближался день открытия выставки, и у нас, в закрытом строительными лесами павильоне, напряженная жизнь билась, как в лихорадке. Бушевала «нормальная» советская штурмовщина.
Выставка гудела как улей и походила на разрытый муравейник. Ее открытие превращалось в национальный праздник. Сотни тысяч гостей атаковали трещавшие при вращении после опушенного никеля турникеты. Все хотели знать грядущее, таящееся в десятках павильонов многих стран.
