Елена Тренина - “С той стороны зеркального стекла…” Из воспоминаний
После развода все сохранили вполне корректные отношения. Мария Ивановна Вишнякова, первая жена Тарковского, понимала, что не мамина вина была в том, что произошло. Жизнь ее с Тарковским разрушилась задолго до встречи Арсения с мамой. Еще в 1935 году он пишет стихотворение «Игнатьевский лес» о гнетущей атмосфере, сложившейся в семье.
Последних листьев жар сплошным самосожженьем
Восходит на небо, и на пути твоем
Весь этот лес живет таким же раздраженьем,
Каким последний год и мы с тобой живем.
<…>
Все наше прошлое похоже на угрозу —
Смотри, сейчас вернусь, гляди, убью сейчас!
А небо ежится и держит клен, как розу, —
Пусть жжет еще сильней! — почти у самых глаз.
Мария Ивановна находила записки от женщин в карманах Арсения. Иногда он исчезал из дома на несколько дней. Не мама была причиной их «треснувшей жизни». Мария Ивановна говорила: «Я простила Арсения и Тоню, — это была любовь». Впоследствии мама и Мария Ивановна стали большими друзьями.
Мама и Арсений снимали комнату, я жила с папой. Потом мама и Арсений приехали в Партийный переулок, а папа снимал комнату. У меня была какая-то странная кочевая жизнь. Няня возила меня то к маме, то к папе. Я тяжело переживала развод родителей. Не понимала, почему вместо папы с нами живет чужой дядя. К Арсению я относилась сдержанно, считала его виновником произошедшего. Мне казалось, что он крадет у меня и любовь мамы. Я очень ревновала маму к нему. Называла его — Арсений Аликисаныч. Когда произносила быстро — получалось так. Он относился ко мне прекрасно, был внимателен, заботлив, старался завоевать мою любовь. Единственное, что примиряло меня со сложившейся ситуацией, — появление сразу и брата, и сестры — Андрея и Марины. Я всегда завидовала подруге Таньке. У нее было три сестры и брат. Я была единственным ребенком в семье, и мне было одиноко. Я часто встречала Марию Ивановну, гуляющую с детьми в «Ленинском» скверике. Жили они недалеко от нас в Первом Щипковском переулке, в пяти минутах ходьбы, и я бегала к ним, носила Андрею и Марине свои игрушки и книжки. Арсений приводил детей к нам домой. Мама искренне любила их, они тоже полюбили ее, звали тетей Тоней. Мама никогда не проявляла ко мне больше внимания, чем к ним. Наоборот, если мы что-то натворили, — попадало мне. Мама объясняла это так: «Ты моя дочь, и мое замечание тебе не будет так обидно, как Андрею или Марине». Мне казалось это несправедливым, и было обидно.
Полубогемная жизнь моих родителей закончилась. Не собирались шумные компании. Мама и Арсений больше времени проводили дома. Гости бывали редко, в основном друзья Арсения. Появились новые лица. Помню черногорского поэта — Радуле Стийенского. Арсений переводил его поэмы — «Зеленый меч» и «Волшебные гусли». Как говорила тетя Инна (жена папиного брата, подруга мамы), — это были не переводы, а просто стихи самого Арсения. Стийенский был огромного роста и одной рукой поднимал меня и сажал на шкаф, к моему полному восторгу. Коммунист, бежал из тюрьмы в Черногории, куда попал за свои убеждения, и приехал в Советский Союз.
Другой знакомый Арсения — Юрий Никандрович Верховский, как принято говорить, «из бывших». Высокий статный старик (может, мне стариком показался) с гривой волос до плеч и красивой бородой. Как-то принес фотографии. Арсений сказал: «Ляльке это видеть не надо». Конечно, я решила, что обязательно должна увидеть! Когда все увлеклись рассматриванием фотографий, разложив их на столе, я пролезла под чьи-то локти и увидела лестницу, покрытую ковром, на нижних ступеньках, вниз головой, лежит мужчина в луже крови. Меня тут же прогнали, остального я не видела. Потом услышала, что это Распутин, фото были из архива. Кто такой Распутин, я не знала, и мне стало неинтересно.
Приезжал В. Бугаевский, от которого младшая сестра Таньки, увидев его в коридоре, бежала прятаться под стол, верила, что он колдун. Веселый, балагур, рассказывал анекдоты, не всегда приличные, приезжал с женой Лидией.
Вспоминаю прекрасного художника В. Таубера, иллюстратора детских книг, в частности сказок Перро. Удивительно тонкий художник, с большим вкусом. Впоследствии его обвинили в космополитизме. Мы часто ездили к нему в гости. Меня поразил там антикварный шкаф в виде замка, почти под потолок. Столько в нем было башенок, витых колонн и маленьких стеклянных дверок, похожих на окошки. Еще красавица кошка по кличке Принц-мадам, потому что сначала думали, что это «мальчик», а оказалось — «девочка», очень важная и независимая.
Еще одна «из бывших» — Нина Герасимовна Яковлева, поэтесса-переводчица с французского, в доме которой Арсений познакомился позже с Мариной Цветаевой. Дама в возрасте, но еще красивая, давняя знакомая Арсения, позвонила к нам и пригласила приехать в Кусково, во дворец (музей) графа Шереметьева. Дворец мне очень понравился. Все было интересно — экспонаты, огромный парк и пруд. Потом поехали к ней в гости. Старинная мебель, картины, красивая посуда. Мне Нина Герасимовна подарила фарфоровую чашку с фарфоровой ложкой — китайские. Пили у нее чай с пирожными. Я заметила, какие нежные взгляды она бросала на Арсения. Позже я спросила у мамы: «Что нужно Нине Герасимовне от нашего Арсения?» — мама засмеялась и ничего не ответила.
Работал Арсений, что называется, по настроению, объясняя, что нет «вдохновения». И мы ждали вместе с ним, когда оно придет. Залезали в долги. Часто выручал папа (кроме того, что давал деньги ежемесячно). В такие периоды Арсений раскладывал пасьянсы, они его «успокаивали». Как-то, в очередной раз занимаясь пасьянсом, Арсений напевал песню: «…то там день-день, то там ночь-ночь, мужики там дерутся, топорами секутся…». Мама сказала: «Арсений, ты не можешь спеть что-нибудь другое, Лялька спать не будет от такой песни?». Я сидела рядом с Арсением на диване и читала книжку. Арсений наклонился ко мне, лукаво улыбнулся и сказал: «Я, конечно, могу спеть другую песню, но боюсь, что она еще больше не понравится маме». Потом вдохновение приходило, — приходили и деньги. Мама хотела выйти на работу, чтобы легче было пережить такие периоды. Арсений категорически возражал. Доходило до ссор. Он не мог без мамы находиться ни минуты. Если мама выходила к соседке Елене Ивановне на десять минут, на одиннадцатой он бежал за ней. Если она выходила в киоск за папиросами (мама курила), через пятнадцать минут он шел искать ее. Безумная любовь порождала безумную ревность, хотя для этого не было никаких оснований. Он признавался, что ревнует маму даже к «фонарному столбу», но справиться с этим не может. Он мучил маму своей ревностью. Я не понимала, как она это выдерживает. Мне было очень жаль ее. Он доводил ее до слез. Потом падал перед ней на колени, целовал руки, просил прощенья. Через какое-то время все повторялось. Когда появлялись деньги, Арсений осыпал маму подарками, делал покупки в дом. Покупал книги и очередную курительную трубку в свою коллекцию. Трубки он покупал в комиссионках, они были разного фасона, из разных стран. Курил он только трубку, и в комнатах всегда был запах хорошего табака.
