Владимир Архангельский - Петр Смородин
Ан и те проснулись — вологодские да новгородские, скопские да костромские. И потянулись они к Смородину, словно была у его плеча надежная защита. И говорят, была. И уж одно точно: когда новенький бежал по цеху рядом с Петькой или тащил с ним ящик, от затрещин он избавлялся.
Но однажды старший ученик Кузька Громов так поддел Сеньку Зевина локтем, что у того левый глаз стал в синих разводах.
Мальцы решили устроить Кузьке темную. Петр их поддержал, и они постарались. Все вышло очень натурально: без крика и, видать, крепко. Кузьки до обеда не было в цехе, потом пришел он как помятая солдатская манерка и держался с той поры чистым ягненком.
Может, и догадывались люди, по чьей указке так «просветили» Кузьку, но наружу это не вышло. И старый рабочий Иван Харитонович Косульников сказал Смородину при удобном случае:
— Вот так друг за дружку и держитесь. Смелей, тесней! И рабочего достоинства не роняйте. А в свободные дни можно в Народный дом сбегать и послушать, о чем там толкуют умные люди…
Пять лет провел Петр в учениках, прежде чем стал слесарем-инструментальщиком. Он раздался в плечах, сделался коренастым — при среднем росте — и как бы пожизненно определил для себя покрой одежды: пиджак, косоворотка или верблюжий свитер под шею, кепка и брюки в сапоги — типичный питерский мастеровой, хорошо знакомый нам по киноленте «Юность Максима».
Для парня умного и наблюдательного годы ученичества на фабрике Шаплыгина были открытием мира. Но, работая девять, а потом десять часов с половиной, горевал, что маловато у него образования, а учиться дальше нет пути.
Кто-то к этому прислушивался. И пожалуй, прежде других толковая девушка Анна Сарина. Она работала упаковщицей готовых изделий в цехе.
Когда выдавалась свободная минута, она подзывала Петра и будоражила его разговорами о событиях в столице, о литературе. И все указывала на Максима Горького — он и жил неподалеку, на Петербургской стороне, и Анна частенько видела его на прогулке в садике у Народного дома, когда возвращалась с фабрики.
— Для меня он сейчас самый достойный пример в России. Человек как мы с тобой, а сам до всего дошел. Так что и ты учись сам: нам нужны образованные рабочие. Парень ты подходящий. Скоро выдвинем тебя от молодежи в фабком. Будет у тебя иногда свободный час — читай! И на собраниях профсоюза набирайся ума!
— Сговорились, што ль, вы с Иваном Харитонычем! Все «мы» да «нас». А кто это «мы»?
— Организованные рабочие, Петенька. И действуем не только по своему хотению, но и по указанию комитета. Все в свое время узнаешь…
Через неделю принесла Анна книгу Горького «Детство» и сложенную восьмушкой газету «Правда». Книгу Петр отложил на воскресенье, а газету прочитал в каком-то угаре. И удивился несказанно, что рабочий паренек ясно выразил мысли, месяцами волновавшие его: «Когда мы будем организованы, мы не будем беззащитны и сможем пойти рука об руку с большими рабочими». И даже записал стихи в своей заметке:
В союзы, в союзы, подростки!
В союзы, в союзы скорей.
Союз нам всю правду расскажет,
Союз не откажет в нужде.
Лишь только в союзе, подросток,
Найдем мы защиту себе.
Петр размашисто ходил между коек в общежитии и говорил своим дружкам:
— Вот, а! Небось вахлак вроде нас, а туда же! И откуда берутся такие?
Про себя же подумал: «От Харитоныча, от Анны, вот от кого, честное слово! Что-то где-то знают они больше моего. Но я не отстану, хоть живут они очень скрытно».
Проглотил «Детство» Горького и отравился чтением. Теперь держал он под соломенным матрацем «Овода», и «Спартака», и заветный томик стихов Некрасова.
Помнят его люди в те дни: подступает ночь, всех клонит ко сну, а он шагает в узком пространстве между койками, вскидывает русый чуб, поминутно падающий на глаза, и читает стихи:
Только нам гулять не довелося
По полям, по нивам золотым.
Целый день на фабрике колеса
Мы вертим-вертим-вертим.
…Бесполезно плакать и молиться,
Колесо не слышит, не щадит,
Хоть умри — проклятое вертится,
Хоть умри — гудит-гудит-гудит…
— Все ясно? — спрашивает он товарищей и ложится спать. — Не плакать и не молиться!..
ПОДВАЛ В ГЕСЛЕРОВСКОМ ПЕРЕУЛКЕ
Кто бы мог подумать, что такая спокойная, рассудительная Анна, женственная, красивая, с черной косой под голубым платочком и с глазами как спелые синие сливы; и неприметный Иван Харитонович — не в меру тихий, с окурком за левым ухом и циркулем в верхнем кармашке старенькой спецовки из чертовой кожи, — люди из партии Ленина.
Но Смородин дознался! Не сразу, конечно: на фабрике Шаплыгина, как и на всей Петербургской стороне, было очень много меньшевиков — крикливых, шустрых, иной раз и крепко начитанных. И они задавали тон, когда собирался народ обсудить кое-какие неотложные свои дела.
Петр не терпел звонких фраз, обычно пустых. И Анна с Харитонычем были ему ближе: молчаливой решимостью, ясностью цели, рабочей скромностью и делом. Только они, хоть и редко и скупо, говорили доброе слово о большевиках, и только они давали ему читать газеты, которые во весь голос требовали улучшения условий труда и быта подростков. И лишь они подсказали Петру собрать среди мальчиков хоть малую сумму денег для конфискованной газеты «Правда труда».
В первую же получку Петр собрал три рубля семнадцать копеек.
— Вот и дело! — обрадовался Харитоныч. — Я уже давно замечаю, что парень ты с понятием. Учись, на рожон не лезь, береги себя. Скоро придет твой час: пойдешь с подростками охранять завод во время стачки… Ждать пришлось недолго.
Жарким летом 1914 года, в канун войны, организованно пошли на забастовку рабочие Питера. Без промедления всколыхнулась и вся Петербургская сторона. Первый раз за все три года Петр не работал в будни, а прогуливался с ребятами возле фабричных ворот: молодым поручили зорко глядеть, чтобы не проникли в цехи штрейкбрехеры.
На Лахтинской было тихо. По четной стороне изредка прохаживались малой группой сытые городовые, позвякивая медалями и «селедками». Их не задевали.
А на соседней, Выборгской стороне шел бой и у шаплыгинцев отзывался болью. Петр послал двух мальчишек в разведку. Они вернулись с горящими глазами:
— На углу двух переулков — Языкова и Головинского — баррикада! Сгромоздили ее подростки. Стащили барахло из домов, повалили три столба, опрокинули четыре телеги. Фараоны с пистолетами, ребята отбиваются камнями и поленьями. Убитых нет, но бой как на войне! На другой день пришла весть: неподалеку от баррикады появились казаки на заводе «Струк», человек двадцать. Но в дело не ввязываются, словно ждут чего-то. Молодых защитников разморило жаркое лето июля, и они гурьбой пошли купаться в пруду на Языковом переулке. Полицейские и казаки совершили налет, разломали и сожгли баррикаду.
