М Стрешинский - Генерал Симоняк
- Добро, - благословил он.
Первого мая 1918 года я стал бойцом 154-го Дербентского революционного полка. Мне только минуло семнадцать лет. Корниловцы заняли соседнюю станицу Росшеватскую. Наш полк выступил против белых, заставил их отойти. Меня отпустили домой за вещами.
Уехал я ненадолго, но вернуться в полк скоро не удалось. Возле нашей станицы снова появились белые. Вместе с группой односельчан я пробрался на станцию Гулькевичи, где в течение суток сформировался партизанский батальон. Оружие раздавали прямо из вагонов, тут же мы выбирали ротных командиров.
На другой день наш отряд уже вел бой под станицей Тифлисской. Дисциплина в отряде была строгая. Для поддержания ее избрали товарищеский суд. Вспоминаю такой случай.
Два бойца из продовольственников украли полмешка сахара. По решению товарищеского суда проворовавшихся водили по ротам. На фанерных дощечках, которые висели у них на груди, было написано: Я украл сахар - у одного, А я продал его - у другого.
Но в общем-то подобных провинностей случалось мало. Партизаны жили дружно, храбро воевали.
Я был в Гулькевичском отряде, пока не встретил своих товарищей из 154-го Дербентского революционного полка. Тогда снова вернулся в полк, служил там конным разведчиком. Весь восемнадцатый год провел в боях па Северном Кавказе. Дербентцы проделали трудный путь, двигаясь в направлении Кавказская Гулькевичи - Армавир - Невинномысская - Суворовка - Бекешевка - Пятигорск Моздок - Кизляр.
Дважды я был ранен. Первый раз лечился в полку, а после второго ранения лежал в санитарном поезде.
Огонь гражданской войны охватил Кубань, Терек, Ставрополье. Под напором отборных белоказачьих частей полки Красной Армии и партизанские отряды вынуждены были отходить по трем направлениям - на Царицын, Кавказ и к Астрахани.
Наш Дербентский полк находился в составе последней группы. Зимой мы двинулись через пустынную степь в тяжелый, более чем 450-километровый поход. Вражеская конница преследовала нас по пятам. Многие не выдержали тягот перехода и голода, многие пали в боях. Костями сотен красноармейцев устлан путь от Кизляра до Астрахани. Не буду подробно говорить о нем, он описан в Железном потоке А. Серафимовичем.
В степи я обморозил ноги, а когда наконец добрался до Астрахани - заболел сыпным тифом. Меня эвакуировали в Саратов. Болезнь протекала тяжело. Еле выжил. Но Первое мая девятнадцатого года встречал снова в родном полку, переименованном в 292-и Дербентский. Полк этот входил в 33-ю Кубанскую дивизию, сформированную в Астрахани из так называемых иногородних кубанцев.. Дивизия воевала хорошо. С ней мне довелось пройти в боях обратно от Волги до Новороссийска.
После освобождения Новороссийска мне разрешили съездить на побывку домой. С волнением добирался я до родных мест. Что там дома? Живы ли родные, уцелели ли в буре, пронесшейся над страной? Ничего я о них не знал.
И вот подхожу к дому. У двора меня встретил яростным лаем большой пес. Приглядевшись, я узнал в нем щенка, которого оставил, уходя к партизанам. И он, услышав мой голос, вдруг завилял лохматым хвостом. Из дома выбежала мать. Бросилась мне на шею, заплакала.
Тогда я узнал о тяжелой утрате. Отца замучили казаки-белогвардейцы.
Когда в Темижбекской хозяйничали белые, отец жил в другом месте, но от знакомых он узнал, что дома плохо - детишки голодают, а мать тяжело заболела. Не выдержало его сердце - тайком пробрался домой. Кто-то из станичников его предал. Отца схватил казацкий патруль и привел к атаману. Здесь начался допрос. Били кулаками, железным костылем, сдирали кожу с головы, били и приговаривали: Молчишь, гад? Нет, заговоришь, красный бунтовщик.
Ночью обессилевшего отца привели на Кубань, дали лом: Долби прорубь, свою могилу. Отец не мог шевельнуть перебитыми руками. Свалили его на лед, начали топтать...
Думали истязатели, что скончался отец, бросили на льду. Односельчане подобрали его, привезли домой. Жизнь едва теплилась в изувеченном теле. Живот вздулся, пальцы почернели. Отец попросил положить его на пол: Так легче умирать. Мать собрала детей. Взглянув на них, отец только и успел сказать:
- Береги их. Они должны дожить до лучших дней...
На этом обрываются воспоминания генерала Симоняка. Он написал только первые страницы. Тетрадь в коленкоровом переплете сохранила названия дальнейших глав. Осуществить то, что было задумано, он не успел...
А Симоняку было о чем рассказать людям. Надев юнцом красноармейскую шинель, Николай Павлович, ровесник Павки Корчагина, не расставался с ней три десятка лет. Солдаты любили его, слагали легенды о беспримерной храбрости Симоняка, сочиняли о нем песни:
Из-за леса солнце всходит
На околицу села, Симоняк войска выводит
На отважные дела.
Взволнованные, сердечные строки посвятил ему поэт Михаил Дудин:
Мы знаем боевого генерала,
Он - батька нам.
Он нам и друг и брат.
Обстрелянный, настойчивый, бывалый,
Огонь и воду видевший солдат.
То, что Симоняк не успел написать сам, должны написать другие. С этой мыслью мы беремся за перо, начиная рассказ о генерале-солдате.
На Ханко
Снова в путь
В тот день Симоняк вернулся домой раньше обычного. Открыв дверь, жена обеспокоенно спросила:
- Что-нибудь случилось?
- Как сказать... В дорогу собираться надо.
Александра Емельяновна привыкла, что в последние годы Николай Павлович постоянно разъезжал. Он служил в штабе Ленинградского военного округа и большую часть времени проводил в войсках.
Что он там делал, Александра Емельяновна не расспрашивала. Расскажет хорошо, промолчит - значит, так нужно. Мало ли куда и зачем могут направить окружного инспектора пехоты...
И сейчас, узнав о предстоящей поездке, она только по интересовалась:
- Когда выезжать?
- Двое суток на сборы получил.
- Двое суток?
Теперь она поняла, что на этот раз Николай отправляется не в обычную командировку.
- Ехать не так уж далеко, - сказал Симоняк, - но надолго. Переводят меня... И знаешь куда? В Финляндию... На полуостров Ханко.
Николай Павлович подошел к письменному столу, раскрыл географический атлас:
- Смотри...
Александра Емельяновна взглянула на изогнутый, напоминавший бутыль, полуостров.
- Сюда и еду, - задумчиво произнес муж.
- Один?
- Пока один. Не отрывать же дочерей от учебы. Может, там и школы еще нет.
Полуостров Ханко Советский Союз получил в аренду по мирному договору с Финляндией. Этот скалистый участок суши, как бы отделяющий Финский залив от Ботнического, имел важное военное значение для нашей страны - он прикрывал морские пути к Ленинграду. Ранней весной сорокового года на полуостров была направлена усиленная стрелковая бригада.
