Платон Васенко - Бояре Романовы и воцарение Михаила Феoдоровича
Такое предпочтение Пруссии имело свое основание. Познакомимся с ним. Для этого надо вспомнить, что последние десятилетия XV века были началом нашей политической самостоятельности и большого внешнего могущества. Московский великий князь, благодаря усилиям своих предков и своим собственным усилиям и последовательным действиям освободил свою страну от некогда грозного татарского ига, соединил в своих руках обладание почти всей Северо-Восточной Русью и к народной радости и гордости с большим основанием мог назвать себя государем и самодержцем всея Руси. Впереди открывались еще более широкие перспективы: окончательное объединение Русской земли, покорение татарских ханств, стремление к берегам Балтийского моря, принятие царского титула. Но и к концу 1400-х годов русский великий князь поднялся на головокружительную высоту. Падение Византии делало его политическим главой и покровителем православия. Естественно, поэтому получила большую известность и распространение горделивая теория о Москве – Третьем и последнем Риме, выраженная в краткой формуле: «Два убо Рима падоша, а третий (Москва) стоит, а четвертому не быти».
Гордые притязания государей и народа на мировую роль Руси, имевшие исторически жизненное основание, хотелось подтвердить какими-нибудь историко-правовыми соображениями. Брак московского великого князя и греческой царевны Софьи Палеолог давал, правда, первому известное право считать себя преемником византийских, или восточноримских императоров. Но хотелось большего, хотелось, независимо от греков, явиться законными наследниками их мирового значения. Тогда, как справедливо отметил покойный академик И. Н. Жданов33, «оставалось перенести вопрос на почву генеалогических отношений и исторических связей, отыскать для перенесения империи в Москву какие-нибудь основания в былом. Нужно было предъявить права на наследство и представить при этом оправдательные документы». Тогда-то и возникла легенда о Прусе, брате «кесаря Августа», который «разряди вселенную братии своей». При этом «сему Прусу тогда поручено бысть властодержство в березех Вислы реки, град Мадборок и Торун и Хвойница и преславый Гданеск и ины многи грады по реку глаголемую Немон, впадшую в море, иже и доныне зовется Прусская земля. От сего Пруса семени бяше… Рюрик и братия его; и егда еще живяху за морем, и тогда варяги именовахуся и из замория имяху дань на чюди и на славенех и на кривичах»34. Нетрудно понять, почему Пруссия была сочтена родиной Рюрика. Летопись говорила о племени русь, жившем на берегах Балтийского моря и имевшем князьями Рюрика с братией. Созвучие слова «Русь» (Руссия) и Пруссия делало для людей XV и XVI веков, плохих филологов, не знавших, что подобная этимология невозможна, отождествление их вполне правильным и заманчивым. Представление о Древнем Риме как всемирной монархии позволяло считать Августа властителем и Пруссии, а распространенный тогда взгляд на государство как на вотчину, дробившуюся между родственниками властителя-вотчинника, наводил на мысль о разделе Римской империи кесарем Августом в пользу императорской родни. О том, что название страны дало имя и мифическому родоначальнику Пруссии – Прусу, можно было бы и не упоминать.
Легенда о Прусе, измышленная, по предположению Жданова, знаменитым писателем XV века Пахомием, выходцем из южно-славянских земель35, а быть может, скажем мы, и другим досужим книжником, отвечала помыслам русских великих князей и горделивым чаяниям русского народа. Поэтому она пользовалась большим почетом в нашей древней письменности36 и заслужила полное признание и доверие со стороны государей и их подданных. Царь Иван вполне ей доверял, верили и русские люди XVI–XVII веков37. Как соблазнительно и заманчиво, как просто и естественно было вывести из Пруссии и себя стародавним слугам и помощникам московских великих князей! Как легко поверить тому, чему хочется верить!
На основании вышеприведенных соображений мы лично всецело готовы примкнуть к мысли Н. П. Петрова о туземном происхождении Андрея Ивановича Кобылы. Но не можем вполне согласиться с почтенным автором относительно его дальнейших выводов. Н. П. Петрову все дело представляется в таком виде: Андрей Иванович Кобыла был внуком знаменитого боярина XIII–XIV веков Иакинфа Великого и происходил из Новгорода, где была Прусская улица, около которой удалось обнаружить существование в прежнее время Кобыльего проезда и Кобыльей улицы38. Но родословные потомков Иакинфа, известных московских бояр Челядниных и Бутурлиных, молчат о таком родстве, и мы ничем не можем проверить предположений Н. П. Петрова, высказанных им очень резко и утвердительно. Затем, не отрицая возможности новгородского происхождения предка династии Романовых, не можем не указать, что обозначение улицы, где жил в Новгороде этот предок, в качестве местности, откуда он появился в Москве, было бы чрезвычайно странным и необычным. Мы скорее допустили бы, что некоторое смутное семейное предание о Прусской улице как местожительстве Андрея Кобылы могло еще более натолкнуть его отдаленных потомков XVI века на мысль о Прусской земле как его прежнем отечестве. Во всяком случае, новгородское происхождение Андрея Ивановича Кобылы доказать сколько-нибудь твердо нельзя. Это осталось до сих в области предположений.
Как на более или менее вероятные догадки мы смотрим и на результаты интересных изысканий Г. С. Ш., обнародованные им в статье «Князь Афанасий Данилович, сын князя Даниила Александровича Московского»39. Осторожный автор не высказывает прямо и положительно своих выводов, а делает ряд сопоставлений и намеков, предоставляя читателю самому прийти к известным заключениям. Если попытаться создать из этих намеков целую картину, то она нарисуется в таких приблизительно очертаниях. В XIII веке в Новгороде жил знатный муж Иван (Ивон), которого Г. С. Ш., по-видимому, склонен считать выходцем из Пруссии. Князь Дмитрий Александрович и новгородцы отдали около 1265 года этому Ивану Торжок, Бежецк, Городец. У Ивана были дети: Андрей Кобыла и дочь Анна, жена князя Афанасия Даниловича, брата Калиты. Князь этот жил в Новгороде и был там любим народом. Благодаря родственным связям с домом князя Даниила Московского Андрей Кобыла и ездил в 1347 году послом за великой княгиней Марией40.
Такая картина, несмотря на всю ее заманчивость и остроумные сближения, сделанные ее автором, очень проблематична. Нельзя сказать, что она не соответствует действительности, но ничем нельзя доказать и обратного утверждения. Поэтому остается повторить, что об Андрее Кобыле мы имеем одно только достоверное известие, приведенное в начале настоящей главы. Из этого известия можно сделать только один совершенно прочный вывод: Андрей Кобыла был близким и знаменитым слугой-боярином великого князя Симеона Гордого. А так как близость и доверие приобретаются, и в особенности приобретались в те времена, годами долгой и верной службы, то возможно с большой уверенностью допустить предположение о том, что Андрей Иванович служил уже первому собирателю Русской земли. Во всяком случае, с династией Калиты род Андрея Кобылы был связан еще в стародавние времена, когда возвышение Москвы было делом будущего, а мысль о том, что «Бог переменит Орду», была смелой и отрадной мечтой.
