Син-Лин - Белое внутри черного, черное внутри белого. Главы из книги
Каждый год в этот день мою мать как будто подменивали. Она не могла спокойно сидеть на одном месте, забирала моего малыша и спешила меня выпроводить. Успокаивалась только после моего рассказа о том, что нового я узнала об отце. И в беседе с отцом постоянно звучали вопросы о моей матери.
И в этот раз, на второй день Праздника Весны 1966 года, отца, кроме моей матери, ничего не интересовало. Узнав от меня, что после праздников мать со всей семьей собирается переезжать в Чанша, он без обиняков сообщил мне: «Завтра вечером в Большом зале Народного собрания будет большое представление в честь Праздника Весны. У меня есть один билет». Я сразу же поняла его намек и сообщила: «У мамы на завтра тоже есть билет в Большой зал Народного собрания, только не на одного человека, а на всю семью. Она, наверное, поедет туда вместе с детьми». Отец заключил: «Хорошо, я буду там обязательно».
Я точно знала, что они встретятся. Я лишь недоумевала, как это им удастся, потому что все большущие залы будут заполнены многотысячными толпами людей. Как они найдут друг друга?
Когда мы с мамой, сестрами и братом на следующий вечер приехали во Дворец Народного собрания на машине Министерства металлургии, празднество было уже в разгаре. Мы прошли в зал для аттракционов. Мать села у входа на трехместный диван, а я повела сестер и брата развлекаться. Через полчаса, когда мы с подарками в руках прибежали к маме, она уже там мирно беседовала с моим отцом. Мать встала, прижала к себе сына Ган-гана и сказала отцу: «Это мой единственный сын».
Я опять увела детей, и мать с отцом смогли провести вместе еще два часа. Когда мы во второй раз вернулись, отца уже не было на месте, так как он должен был поспешить на последний автобус. Мать встала нам навстречу и потрепала меня по затылку. Она всегда так делала, когда была мною очень довольна.
Мы, разумеется, не знали, что это будет наша последняя встреча, хотя дурные предзнаменования уже дали нам почувствовать неладное. В следующий раз мы с отцом встретились с моей матерью около ее урны на кладбище Бабаошань в 1979 году.
В середине мая 1966 года на общем собрании нашего Бюро переводов неожиданно объявили, что первый заместитель директора Ван Хойдэ — антипартийный элемент, являющийся членом «антипартийной группировки Пэн — Ло — Лу — Яна». Пэн Чжень был тогда мэром Пекина, Ло Жуйцин — министром вооруженных сил, Лу Дин-и — заведующим Отдела пропаганды при ЦК КПК, Ян Шанкунь — заведующим Канцелярией при ЦК КПК. Таким образом, острие борьбы сразу же было направлено на высшие руководящие кадры Компартии. Назвал их антипартийной группировкой сам Мао Цзэдун через свою жену Цзян Цин. Всех сотрудников нашего Бюро разместили в нескольких автобусах и повезли на «митинг борьбы» против этой группировки, который был устроен в здании Отдела пропаганды при ЦК КПК. То, что мы там увидели, для меня и, может быть, для многих других сотрудников Бюро было полной неожиданностью.
Все главное здание и двор вокруг него оклеены дацзыбао[6], на которых все имена членов так называемой группировки перечеркнуты крест накрест или написаны вверх ногами, что означало презрение и ненависть к врагам революции. В большом зале уже бушует толпа революционных масс. Хриплые голоса выкрикивают лозунги: «Долой антипартийную группировку Пэн — Ло — Лу — Яна! Долой контрреволюционера Лу Дин-и!» На сцене зала стоят с поникшей головой Сюй Личунь, заместитель заведующего Лу Дин-и, и другие новоявленные контрреволюционеры. Сюй Личунь по совместительству — директор нашего Бюро переводов. А ведь эта толпа — сотрудники одного из самых важных отделов ЦК КПК, почти все старые и опытные коммунисты!
В новое политическое движение со скоростью молнии включился весь многонаселенный Китай. Ведь подумать только, нашлись же люди, которые поднялись против великого вождя — Председателя Мао! Таким в самом начале было настроение народа. Таким было и мое настроение, а также большинства окружающих меня сотрудников Бюро переводов. Я лично считала, что «мудрый вождь» Председатель Мао узнал, что творят кадровые партийные работники в низших партийных инстанциях, и решил пресечь их произвол. Примером для меня служили мои мучители в Народном университете. В то время авторитет Председателя Мао в народе был очень высок, его считали святым. Как советские бойцы во время войны с криком «За Сталина!» бросались в бой, так и в Китае того, кто осмелится пойти против Председателя Мао, народная толпа могла растерзать в клочки. Толпа есть толпа.
Далее сам Председатель Мао, подняв народные массы на борьбу, назвал по именам своих врагов, вывесил свою первую дацзыбао, направленную против Председателя КНР Лю Шаоци, который ранее был объявлен преемником самого Председателя Мао, а также призвал китайских подростков уничтожать все старое, включая древние памятники китайской культуры, которые назвал «четырьмя пережитками». Только после первых трех лет «культурной революции» стало ясно, что лишь не контролирующий себя человек мог придумать такие издевательства над всем народом. А тогда, летом 1966 года, никто из простых людей еще не понимал, что задумал «великий кормчий».
Пекин кипел — работа в учреждениях прекратилась, учеба в школах и вузах тоже остановилась, школьники и студенты всей страны вышли на улицу. Чтобы им было удобнее заниматься революцией, транспорт, включая поезда, бесплатно предоставили в их распоряжение. Когда бунтующая молодежь добралась до Пекина, всем учреждениям приказали бесплатно предоставлять им жилье, кормить и возить по Пекину в целях ознакомления с политическим движением. Ко мне в комнату в коммунальной квартире поместили шесть подростков четырнадцати-пятнадцати лет. Я предоставила им все одеяла и простыни, а сами мы спали не раздеваясь в той же комнате, сын у меня на руках. Молодых бунтовщиков нельзя было обижать, ведь их объявили «гостями Председателя Мао». После двух недель их пребывания все мое добро превратилось в черные клочья бесформенных тряпок.
Милицейские участки выгребали из своих архивов личные дела «врагов народа» и передавали этой зеленой молодежи. Бунтовщики-подростки с подачи милиции вламывались в квартиры и дома так называемых контрреволюционеров и расправлялись с ними, как хотели. Тысячи людей погибли от рук подростков, которые забивали свои жертвы до смерти. Фактически как милиционеры, так и вожди «культурной революции» Кан Шэн[7] и Цзян Цин просто-напросто рассчитывались со своими личными врагами руками этих «застрельщиков революции».
Однажды толпы таких школьников-хунвейбинов[8] вломились в дом нашего непосредственного руководителя, замдиректора Бюро переводов Цзян Чуньфана. Временные руководители Бюро стали искать людей, которые могли бы стать представителями от Бюро и любой ценой не допустить физической расправы над семьей Цзяна. А это вполне могло произойти, так как ЦК партии уже объявил Цзяна Чуньфана контрреволюционером. Выбор пал на меня и других молодых сотрудников, которые в политическом отношении были еще незапятнанными. Чтобы мы могли на равных правах разговаривать со школьниками, наши начальники выдали нам повязки с надписью «хунвейбин». Мы отправились на место происшествия. Подростки как раз разбивали во дворе произведения искусства, уничтожали картины и бросали друг в друга горшки с цветами. Шла детская игра в победителей. Но нам было не до шуток, потому что они уже взялись за членов семьи Цзяна. Они объявили мать Цзяна помещицей, вытащили ремни и приготовились избивать и старушку, и жену Цзяна. Обе женщины сидели на полу и с ужасом в глазах защищали голову руками. Я вмешалась: «Давайте сначала уточним семейное происхождение матери Цзяна». Кто-то из сотрудников позвонил в Бюро и ответил хунвейбинам, что все в порядке, здесь никто не относится к категории врагов. Но школьники уже вошли в азарт, руки у них чесались, им нужны были жертвы. Они стали кричать, что мы — апологеты врагов, что мы защищаем контрреволюционера Цзяна Чуньфана и не хотим его выдавать. Затем они потребовали машину, чтобы увезти из дома Цзяна все ценные вещи. Мы не хотели человеческих жертв, быстро вызвали машину из Бюро и отвезли безумных подростков вместе с награбленным ими имуществом подальше от дома, на временный склад «четырех пережитков», устроенный городскими властями.
