Джерри Хопкинс - Никто не выйдет отсюда живым
Говорят, что негативные последствия такой бездомности сильно преувеличиваются, что ребёнок, семья которого всё время переезжает с места на место, теряет в традиционном воспитании, но зато приобретает больше различного опыта. Неважно, сколь обоснованны эти или другие подобные аргументы, но сами проблемы остаются.
Во-первых, семья военного знает, что нигде не задержится надолго, и редко может выбирать, куда и когда переехать в следующий раз. Семья моряка знает, что даже в мирное время неизбежны длительные периоды отсутствия отца и, в отличие от “сухопутных” военных, он не может взять с собой семью. А семья учится путешествовать налегке, приобретая, как правило, лишь самые необходимые вещи – мебель, серебро, фарфор и бельё. У Джима и его брата с сестрой были игрушки и книги, но не в изобилии.
Многие семьи особо не стремятся заводить новых друзей, зная, что эти отношения смогут продлиться всего год -два. Другие, наоборот, прилагают массу усилий, чтобы завоевать друзей, и при этом совершенно истощают себя эмоционально или так переусердствуют, что выходят за рамки приличий.
Конечно, семейственность таких военных баз и товарищества, рождавшиеся там, помогали компенсировать непривычность нового места жительства. Офицерские семьи всегда с удовольствием посещают деревенский клуб, к примеру, где они могут вращаться в обществе себе подобных. Это особенно верно для флота, ибо морские офицеры сходятся в довольно маленькие и сплочённые группы. В течение многих лет ближайшими друзьями Стива и Клары были такие же морские офицеры и их жёны, снова и снова встречавшиеся на их пути. С другой стороны, дети обычно находят себе друзейв школе, и детям моряков приходится искать друзей чаще.
Психологи, изучавшие подвижные общества моряков, нашли в них множество эмоциональных нарушений, от алкоголизма и семейных неурядиц до психических отклонений и чувства “отъединённости”. Возможно, самый значительный фактор периодическое отсутствие отца. Роль матери всё время меняется в зависимости от того, дома ли отец, и дети часто путаются в том, кто же из взрослых больший авторитет в доме.
Когда Джим был маленьким, Клара и Стив решили никогда в гневе не поднимать руку на своих детей и приучать их к дисциплине другим способом – ясно и конкретно объясняя им, в чём они не правы. Иногда такое воспитание принимало форму словесной головомойки, иногда – холодного молчания.
“ Вот как это происходило, – говорит сегодня Энди. – Они пытались заставить нас плакать. Они говорили нам, что мы поступили нехорошо, они говорили нам, почему это нехорошо, и они говорили нам, почему не хорошо делать нехорошо. Я всегда терпел, сколько мог, но они действительно умели заставить тебя заплакать. Джим в конце концов научился не плакать, а я так и не смог”.
К тому времени, когда Стив отправился в Корею, в начале 1953-го года, Джим был красивым круглолицым мальчиком, чей ум, природное обаяние и хорошие манеры делали его любимцем учителей и “президентом” своего пятого класса. Но иногда он поражал старших своим бахвальством и шокирующим языком. Он ездил на велосипеде, не держась за руль; он был исключён из сообщества скаутов за ругань. Он издевался над братом.
Джим делил с Энди комнату в доме в Кларемонте, и если было что-то, что он ненавидел, то это был звук тяжёлого дыхания брата, особенно когда Джим читал, смотрел телевизор или пытался уснуть. Энди страдал хроническим тонзиллитом, эта болезнь затрудняла по ночам его дыхание.
Иногда Энди просыпался от удушья, изо всех сил пытаясь восстановить дыхание, открыть рот, наглухо заклеенный изолентой. На соседней кровати Джим притворялся спящим или молча трясся от смеха.
После того, как Моррисоны вернулись в Альбукерке, Клара стала по нескольку часов в день подрабатывать на дому секретарём. Джим поступил в альбукеркскую публичную школу, где проучился в седьмом и восьмом классах, с 1955-го по 1957-й год. По наблюдению одного из членов семьи, в то время трое детей росли вместе, и у Джима “защитной реакцией на всё вокруг” (хотя родители впервые заметили это в Нью-Мексико) была его замкнутость. Там он потерял интерес к урокам музыки, стал отказываться от участия в семейных праздниках, начал жадно читать и экспериментировал, насколько опасно катание на санках.
В сентябре 1957-го года, после двух лет жизни на свежем воздухе горного Нью-Мексико, Моррисоны снова переехали, на сей раз в Аламеду (Северная Калифорния). Аламеда маленький остров в Сан-Францискском заливе, известный своей военно-воздушной морской базой, которая была крупнейшим промышленным комплексом на территории залива и крупнейшей воздушной базой американского флота во всём мире. Это был девятый по счёту город, в котором жил Джим, и там он провёл первые полтора года в средней школе.
Единственным настоящим другом, который появился у него здесь, был высокий полный одноклассник с вялым голосом. Фад Форд рассказал Джиму о некоторых нюансах жизни аламедского высокогорья, сообщив ему, например, что ездить на велосипеде – не оригинально (Джим начал ходить пешком) и что надевать в школу чистые джинсы – неприлично.
Моя мать стирает их каждую неделю, – сказал Джим. – Иногда два раза в неделю.
Фад безнадёжно пожал плечами.
Вдруг Джима осенило.
У меня идея. Я оставлю вторую пару под дверью в подъезде Рика Слэймейкера и смогу переодеться после выхода из дома.
Задуманное успешно осуществилось. Так же, как и его попытки привлечь к себе внимание. Однажды он обвязал конец нитки вокруг уха, а другой её конец засунул в рот, и на расспросы отвечал, что у него в горле подвешено крошечное ведёрко, чтобы собирать слюну для медицинских опытов. Он взахлёб читал журналы “Mad” ["Сумасшедший"] и некоторые из вычитанных фраз использовал как свои собственные. Он называл себя “чокнутым, нахально страдающим от водянки ”.
Впервые его непризнание властей, то, что потом станет нормой в его жизни, проявилось, когда полицейские однажды вечером в пятницу выгнали его из аламедского театра за то, что он был в компании шумных хулиганов, сидевших в первом ряду, и он ещё огрызнулся: “Апредъявите-ка удостоверение!”
Он тщательно продумывал, как отвечать по телефону, отражая в этом нездоровую сторону юмора “Mad” с примесью языческих пороков: “Морг Моррисона… вы пронзаете их, мы погребаем их…” и “Алло, дом Моррисона, Тельма слушает”.
Иногда Джим был ещё хитрее и эксцентричнее. Когда его поймали поднимающимся по едущему вниз эскалатору, патрульный у ограждения спросил его:
Ты признаёшь себя виновным?
Не признаю, – важно ответил Джим, – потому, как видите, я и не убегаю.
