Андрей Кручинин - Адмирал Колчак. Жизнь, подвиг, память
Василий Иванович числился в корпусе офицеров морской артиллерии, на момент рождения сына состоя в чине штабс-капитана, в отставку же выйдя в 1889 году генерал-майором. В молодости, в годы Крымской войны, он принимал участие в обороне Севастополя, был среди последних защитников Малахова кургана, после падения которого попал в плен к французам и пробыл там более полугода (обстоятельные и увлекательно написанные воспоминания В.И.Колчака «Война и плен» увидели свет в 1904 году). Родословную же свою Колчаки выводили от турецкого паши, возможно – боснийского серба, принявшего магометанство, который в 1739 году руководил обороной от русских войск крепости Хотин в Молдавии и сдал ее фельдмаршалу Х.А.Миниху. Непрерывной генеалогии здесь, впрочем, не существует, и прямое родство сотника Лукьяна Колчака, правнуком которого был Верховный Правитель, с Илиас-пашой Колчаком документально не доказано. Тем не менее семейное предание держалось весьма упорно, и, хотя само по себе происхождение от неудачливого турецкого коменданта как будто не должно было являться предметом какой-то особой гордости, – желание прикоснуться к корням родословного древа, да и, наверное, определенная «экзотичность» этого родословия делали легенду столь устойчивой.
Надо заметить, впрочем, что яркую внешность Александра Васильевича Колчака и его неудержимый темперамент действительно легко счесть за подтверждение южного – боснийского – или восточного – тюркского – происхождения этой семьи. Противоположным выглядит характер его матери, Ольги Ильиничны (урожденной Посоховой), которая, по свидетельству сына адмирала, очевидно, знавшего о ней по рассказам своей матери, была женщиной спокойной и строгой и особенно отличалась набожностью, стремясь передать ее и своим детям (кроме сына Александра, в семье было еще две дочери, одна из которых умерла в детстве).
«Начал я свое образование в 6-й Петроградской (Петербургской. – А.К.) классической гимназии 10[-ти] лет, – рассказывает адмирал Колчак, – дошел там до третьего класса и затем, по собственному и отца желанию, перешел в Морской кадетский корпус, который я окончил в 1894 году почти 20[-ти] лет, фельдфебелем, вторым по выпуску, с премией имени адмирала Рикорда». Впрочем, и в эти ранние годы, которые у многих молодых людей одного поколения весьма схожи между собою, в биографии Александра встречаются ярко индивидуальные черты. «Отец, когда я был в корпусе, служил на Обуховском заводе; работами на заводе я очень интересовался и заводским делом увлекался, – повествует он. – Явилась идея в свободное время пройти здесь практически курс техники. Постоянное общение на этой почве с рабочими заинтересовало меня на некоторое время вопросами рабочего движения и рабочим вопросом вообще, но все-таки этими вопросами я не занимался в смысле изучения, а впоследствии, когда я окончил кадетский корпус… эти вопросы меня снова перестали интересовать».
Это свидетельство примечательно не только тем, что из него мы узнаем о довольно неожиданном опыте, интересах и симпатиях человека, которого десятилетия спустя будут, захлебываясь «классовой» истерикой, объявлять «злейшим врагом рабочих и крестьян». За свою жизнь Александр Васильевич Колчак увлеченно занимался многим – от организации музыкальных концертов до поисков редкого самурайского меча, от гидрографии до постановки минных заграждений (поэтому, кстати, совсем не удивительно, что интерес к сталелитейному производству натолкнул его на мысль лично испробовать труд рабочих); но все, чем увлекался Колчак, было настоящим, живым делом, – и именно этой подлинности пытливый юноша, очевидно, не нашел в «рабочем вопросе», который в конце XIX – начале XX века был взят на откуп партийными начетчиками, загонявшими жизнь в схоластические рамки своих социальных догм. Александра Колчака ждали свершения более значимые, занятия более важные, увлечения более интересные.
Учеба в Морском кадетском корпусе (в 1867–1891 годах он назывался Морским училищем, так что Колчак поступал еще в училище, а окончил уже корпус) захватила его, и недаром при выпуске гардемарин был удостоен упомянутой выше премии адмирала П.И.Рикорда (1776–1855), которая выдавалась «отличнейшему во всех отношениях воспитаннику». Сохранилось два словесных портрета Колчака, относящихся к этому периоду, и, несмотря на налет идеализации или по крайней мере на отблески того ореола, которым будет окружена трагическая фигура Верховного Правителя годы спустя, черты выдающегося человека очевидно проступают в юноше.
«В 1893 году гардемарин Колчак был назначен фельдфебелем младшей роты. Здесь я впервые с ним познакомился, будучи воспитанником младшей роты, – вспоминает адмирал М.И.Смирнов, ближайший сотрудник и друг Александра Васильевича и один из первых его биографов. – Колчак, молодой человек невысокого роста, сосредоточенным взглядом живых и выразительных глаз, глубоким грудным голосом, образностью прекрасной русской речи, серьезностью мыслей и поступков внушал нам, мальчикам, глубокое к себе уважение. Мы чувствовали в нем моральную силу, которой невозможно не повиноваться, чувствовали, что это тот человек, за которым надо беспрекословно следовать. Ни один офицер-воспитатель, ни один преподаватель корпуса не внушал нам такого чувства превосходства, как гардемарин Колчак. В нем был виден будущий вождь».
Другое описание является беллетризованным, хотя его автор, адмирал Д.В.Никитин, известный также по литературному (и нарочито-морскому) псевдониму «Фокагитов», утверждал, что оно восходит к рассказам сверстника Колчака:
«Кадет среднего роста, стройный худощавый брюнет с необычным, южным типом лица и орлиным носом поучает подошедшего к нему высокого и плотного кадета. Тот смотрит на своего ментора с упованием… Ментор этот, один из первых кадет по классу, был как бы постоянной справочной книгой для его менее преуспевающих товарищей. Если что-нибудь было непонятно в математической задаче, выход один: “Надо Колчака спросить”…
Моя конторка в нескольких шагах от Колчака. Я смотрю на него и думаю: “Где я видал раньше подобное лицо аскета с горбатым носом и горящими пламенем фанатизма глазами?” И вдруг вспомнил: это было на картинке, где был изображен Савонарола, произносящий одну из своих знаменитых речей».
Последнее сравнение, впрочем, может представлять собою литературную вольность, смешавшую два разных периода времени: известно, что прозвища «Савонарола» адмирал Колчак удостоился от своих подчиненных значительно позже, в 1916 году, и, поскольку такая «живучесть» шутливого определения (четверть века!) кажется маловероятной, допустимо предположить, что писатель Фокагитов принес достоверность в жертву беллетристическому эффекту. В годы же Мировой войны прозвище могло иметь основанием уже не портретное сходство (более или менее сомнительное) и не «пламя фанатизма», несколько странное и как будто преждевременное в глазах юноши-кадета, а черты гораздо более серьезные: суровую непреклонность в достижении цели, одухотворенность, влияние на окружающих и требование от них и себя самоотверженности до аскетизма, которые действительно роднили бывшего кадета, ставшего адмиралом, со знаменитым флорентийским религиозным деятелем XV века, казненным за антипапскую проповедь и призывы к возвращению римской Церкви к Апостольскому идеалу.
