Павел Огурцов - Конспект
К Тине Федоровне шли по шляху в сторону Сум, а с кем или сами – не помню. Должно быть, с Федором Мартиновичем: всего десять километров, но нести вещи было не трудно. Может быть, и Дуся шла с нами. Село Ольшана – на той же Суле и вдоль того же шляха. За Сулой – лес. Уезжал так: дождался на шляху машину, влез в кузов к другим пассажирам и через несколько часов был в Сумах. Уютный зеленый городок, старинные церкви и здания. В центре – парк на берегу Псела. На вокзал шел по главной улице и видел аистов на крыше двухэтажного дома.
На Сирохинской никого не застал – квартира заперта. Было воскресенье. Что же случилось? Поехать к Арьевым? На Садовую? Пока я колебался, на соседнее крыльцо вышла Варвара Ивановна, сказала, что все поехали на похороны доктора Калашникова, и пригласила меня к себе.
– Они недавно уехали, значит, вернутся не скоро.
– Откуда хоронят, не знаете?
– Из больницы.
Оставил у нее вещи. Ехал трамваем, потом долго в толпе ждал автобус. Наконец, пришел автобус, но я в него не попал. Подождал еще, людей все больше, автобуса не видать. Долго шел пешком. На Качановке меня окликнули: Оля, Володя, Саша, Зина, Яша и Лена возвращались с похорон.
С тех пор как вернулся из эвакуации, волнуюсь, когда иду в наш институт, и чем ближе подхожу, тем больше волнуюсь. Судьба соучеников? Да, конечно. Но чувствую, не только из-за этого. А из-за чего еще? Институт уже близок, волнение нарастает, и рассуждать я не способен.
– Вернулся твой дружок Винокуров, – говорит Григорий Иванович.
– Заходил?
– Нет, не приходил. Его видели в городе. Плохи его дела. Да ты садись.
Григорий Иванович рассказывает:
– Служил в артиллерии, капитан. Контузило его, когда брали Кенигсберг, правая рука у него отнялась, совсем не работает. Это тебе раз. Старший брат Борис, который у нас преподавал, погиб на фронте. Это тебе два. Родители его в войну умерли. Это тебе три. И жена его, которая в Москве жила, его бросила. Совсем один остался, считай без руки. Сам и живет, говорят, никуда не ходит и сюда не приходил. А какой парень был! Что война наделала! Вы же с ним – друзья, вот я тебе про него и рассказываю. Так разве он один пострадал? Вот и у меня тоже… Эх! – Старик взмахнул рукой, кружка с чаем покатилась по лестнице. Я побежал за ней. Григорий Иванович вышел и вернулся с половой тряпкой. Я хотел ее взять, но он не давал.
– Пусти. Не твое это дело. Ты – архитектор, вот и занимайся своим делом.
– Григорий Иванович, да что вы! Не такое теперь время…
– Пусти, говорю! Ты лучше посиди со мной.
Посидели. От Григория Ивановича я направился к Винокурову. Шел пешком, хоть и далеко.
– Рад видеть тебя живым, – угрюмо сказал Лева, подавая левую руку. И я подал левую, но пожал его кисть обеими. – Заходи.
Хорошо знакомая комната с той же обстановкой.
– Садись, – говорит он и усаживается за мольберт. – Вот, учусь рисовать левой рукой. Писать уже кое-как научился.
– Как же ты один… живешь?
– А, подумаешь!.. Фронт всему научит.
Он ни о чем не расспрашивал, а я не знал о чем говорить. Становилось неловко.
– Не знаешь судьбу Жоры Викторова?
– Не знаю.
– Но тогда он уцелел?
Лева смотрел на меня – соображал – о чем я спрашиваю.
– А-а!.. Тогда он уцелел. Может быть, война выручила, кто его знает. Его забрали в армию. Больше ничего не знаю. Уходя, спросил его: – Не хочешь поехать в Запорожье?
– В Запорожье? Чего я там не видел? А ты что, – в Запорожье? – В Запорожье. Работы – непочатый край, а архитекторов – раз, два и обчелся. – Какой из меня архитектор? С одной рукой? Я уж как-нибудь тут…
На перроне стояла статуя Сталина – огромная, бетонная, покрытая алюминиевой краской. Сталин встречает демобилизованных. Не хватает обряда: выходящие из поезда направляются к статуе и целуют ее. Инвалидов и пассажиров с детьми пропускают без очереди. Детей поднимают, чтобы и они приложились. Вдруг крик: у кого-то, когда он прикладывался, украли чемодан. Так ясно представил себе эту картину, что не удержался от смеха.
– Здравствуйте, Павел Андреевич! Что это вас так развеселило?
Передо мною – главный инженер отделения дороги.
– Здравствуйте, Виктор Иванович! Да это я своим мыслям смеялся.
– А мы вас ждем. Будем кое-что строить, и надо некоторые вопросы согласовать с городом. А Беловол мне сказал, что на днях возвращаетесь вы, тогда и будем решать эти вопросы.
– И дело такое срочное, что вы вышли меня встречать. Польщен.
Виктор Иванович захохотал.
– А для нас дело действительно срочное. Вы когда выходите на работу?
– Завтра.
– Вот и хорошо. Ну, извините, что я вас задержал.
– Ну что вы! Я всегда рад вас повидать.
– И я вам всегда рад. Значит, скоро увидимся.
По дороге на работу догоняю Кривобокова.
– Вас можно поздравить: ваши оба мероприятия утверждены. Євген сказал – они понравились и в облисполкоме, и в Киеве. А мероприятие по Осипенко Головко счел образцовым.
Кривобоков осваивал украинский язык, ходил в театр, читал «Червоне Запорiжжя» и Евстафьева заочно называл Євгеном.
– А схема генерального плана?
– Утверждена. Схему и ваши мероприятия рассматривали одновременно.
– Будут разрабатывать генеральный план?
– Не сразу, после съемки. Вы же знаете – съемка устарела: ни плотины, ни заводов, ни соцгорода, ни правобережных поселков, ни бараков, ни шлаковых отвалов, картина Александровска и его окрестностей, документ любопытный. Головко обещал съемку начать в этом году. А пока, – сказал он, – пользуйтесь схемой генплана, у других и этого нет.
– А кто будет производить съемку? Гипроград?
– Нет. Теперь же тенденция к специализации. Трест «Геотопосъемка» наркомата коммунального хозяйства.
– А как дела с веткой в порт?
– Євген что-то говорил, но лучше вы сами у него спросите.
– А еще что нового?
– Євген в ожидании вашего приезда роет копытом землю – накопилось много работы. А еще приехал Штенфаер.
– Вы его знаете? Что он собой представляет?
– Я его знаю очень мало и судить о нем не берусь.
– А что он делает?
– Понятия не имею. Часто приходит к нам и разговаривает с Евгением.
– Халтурит?
– Возможно.
Евстафьев сказал кратко:
– Первоочередные мероприятия утвердили. – Помолчав, добавил: Между прочим, то, что вы называли порциями, Головко назвал жилищно-бытовыми комплексами.
– А вы так и говорили – порции?
– Я рассказал их суть, никак их не называя. Правда, потом, в беседе с Головко я сказал, что вы называли их порциями восстановления, и Головко от души посмеялся.
