Сергей Волконский - Разговоры
— Носильщик!
— Что прикажете?
— Этого господина знаешь как зовут?
— Обносков-с.
— Больной?
— Нет, зачем.
— Ближний?
— Не могу знать, на Тамбов ездиют.
— Хороший человек!
— Людей не обижает… Простите, барин, — дожидаются.
Павловка,
15 октября 1911
10
Вокруг света
И прошлые века стоят, как привиденья,
Как цепь высоких гор, как ряд недвижных волн.
С.Маковский— А, как я рад! Давно в Москве?
— Сегодня утром.
— И я сегодня утром, из деревни.
— Я из Петербурга… Стремление в Москву…
— Сердце России…
— А «Эрмитаж» — сердце сердца.
— «Le coeur de ton coeur». Вы заказали?
— Заказал.
— Что?.. Впрочем, все равно. Мне то же самое… Ну-с, я очень рад встрече. У меня такое чувство, что я опять на фарватер попал.
— А вы блуждали?
— Когда же мы не блуждаем? Когда одни. А с людьми — по пальцам пересчитать тех, с кем не блуждаем.
— Какие же у вас в деревне «люди», да еще в октябре месяце?
— Я в уезде был. Земское собрание.
— Хорошо сошло?
— Очаровательно… Что вы так смотрите?
— Вы говорите, как про спектакль.
— А чем же не зрелище? Проходит жизнь — люди, животные, дети, родители, больные, врачующие, учащие, учащиеся, прошения, проекты, предписания, ссуды, ассигновки…
— Не думаю, чтобы ко всему этому приложимо было слово «очаровательно».
— Так вы же меня спросили, как прошло собрание? Когда спрашивают, как прошел спектакль, это без отношения к содержанию пьесы.
— Ах, так вы об исполнении?
— Вот именно, об исполнении и об исполнителях.
— Так хорошо?
— Прямо очаровательно.
— Утешительно.
— И очень. Вы знаете, ни в одном деле не чувствовалось «подкладки», ни в одном обсуждении не чувствовалось «личности».
— Это не похоже…
— На что?
— Да… на прежнее, что ли… или на наши представления…
— Представления?
— О провинции, о «земском пироге»…
— Какие там ваши представления, не знаю, а что на прежнее не похоже, это точно. Я помню, что это было двадцать лет тому назад, когда собирались наши уездные тузы.
— А теперь?
— Теперь и тузов нет.
— Козыряют?
— И не козыряют.
— Нечем козырнуть?
— Не перед кем, никого не удивишь, ни с кого ничего не возьмешь. Все равны, что один, что другой.
— Другие времена?
— Другое поколение. Другая Россия.
— Революционная?
— Ничего подобного.
— Правая?
— Правдивая. Разве непременно надо смотреть справа или слева? Нельзя посмотреть сверху или изнутри?
— Из существа?
— Вот именно… Ах, как не похоже на то, что было!
— Да ведь не лучше же?
— Определяйте как хотите, а проще, легче, человечнее. Прошли те времена, когда сознание своей сословности, своего дворянства предшествовало сознанию человечности.
— Просто люди?..
— Люди как люди.
— Красный околушек все же попадается?
— Не увидите больше. Красного околушка с борзой собакой, с арапником в руке и номером «Московских ведомостей» в кармане — не увидите.
— Так что «основы потрясены»?
— Ничего не потрясено, а просто увидали, что не на том стоим; и потом, надоело же когда-нибудь людям пыжиться.
— А то пыжились? «Прямые канцлеры в отставке»?
— Даже не в отставке.
— Несменяемые?
— А то? Красный околушек разве потеряешь? С чем родился, с тем и умрешь.
— Ну а борзятничество все же есть?
— Есть и всегда будет. Но уже псовая охота не ту окраску имеет.
— Просто забава!
— Ну да. А ведь прежде, когда он выезжал, — ведь он осуществлял один из пунктов Жалованной грамоты. Как рыцарь в крестовый поход, так он в отъезжее поле.
— «Конен, люден и оружен».
— Pro fide et patria.
— А женщины?
— Женщины всегда были человечнее мужчин. Разве вы когда-нибудь в женщине замечали, что проступает, лезет вперед сословное самосознание?
— Это-то нет, но была прежде некоторая дворянская белоручность.
— Ну да, так это не сословность, а это те, кто побывали «выньстуте»; и то — только до замужества. Сколько я видал таких несчастных существ, которые выкидываются из столицы или губернии в уезд, из рекреационного зала в семью, из класса в жизнь. Без всякого интереса, без всякой приспособленности, без потребности в жизни, без умения жить. Никчемушние существа, которые ничего не умеют, как только скламши ручки скучать. И подумайте, с такими данными быть женой, хозяйкой, матерью… Но и этого больше нет.
— Другое воспитание?
— Тоже не знаю. Что вы все о причинах спрашиваете? Это была такая принцесса Ганноверская Софья-Шарлотта, тетка Фридриха Великого, синий чулок, которая изводила философов своими вопросами; Лейбниц говорил: «Она хочет знать причину причин».
— Ну так без причин: что же теперь?
— Интересы, хозяйство, воспитание, агрономия. Уж этого нет, что кто не вышла замуж — лишнее существо.
— Послушайте, это лучше, чем в столицах.
— А то разве можно сравнивать? Чем дальше от сложившихся условий, тем больше жизни. Я помню, присутствовал, как встретились в Риме, в гостиной, одна русская дама, бывшая на войне сестрой милосердия, с итальянским офицером, который был послан от своего правительства на поля Маньчжурии… Да вы знаете — Камперио…
— Который книгу написал?
— И книгу написал, и лекции читал в Италии о роли русской женщины в Красном Кресте; я был на его лекции в Риме. Я никогда ничего более восторженного и более смелого не слыхал. Перед представителями русофобской печати так прославить русскую женщину и в присутствии обеих королев так пристыдить итальянскую женщину… Он себе нажил массу врагов.
— Так вы говорите, видели, как встретились этот итальянский офицер…
— С бывшей сестрой милосердия. Это был такой взрыв радости, обмен воспоминаний, воспоминаний героических — героических для нас, а для них повседневных, — о событиях до такой степени вне всяких условий обыденности, в которых сливалась такая сумма ощущений, чувств, деяний для нас с вами неповторимых, недостижимых, что положительно казалось — только там жизнь, а здесь ничего, слякоть одна.
— Так что, чем меньше условий установленных, незыблемых, повторяющихся…
— Тем больше жизни.
— Чем шире рамка…
— Тем больше места для содержания.
— А без рамок можно ли?
— А в рамках возможно ли?
— Вот и дилемма.
