Эмиль Людвиг - Судьба короля Эдуарда
Да, в Эдуарде начали видеть угрозу для общества. Как он осмелился во время великой забастовки внести деньги в шахтерскую кассу? Он считал для себя обязательным посещение нищих кварталов. Как-то 1923 году в рабочем районе он незаметно стоял в большом темном зале, где раздавали бесплатный суп. Голодные протягивали миски. Худые лица, ветхая одежда. Принц тихо сказал своему спутнику:
— Смотрите, вон там мужчина, у него под пиджаком нет рубашки.
Выйдя из столовой, спросил:
— Что я могу для них сделать?
В таком движении души нет ничего необычного. У его отца тоже было доброе сердце, и он занимался благотворительностью. Но окопный принц, как звали его солдаты, обладал настоящим жизненным опытом, которого до него не имел ни один монарх; к тому же природа наградила его большей восприимчивостью — он больше замечал, слышал то, что другие пропускали мимо ушей. В отличие от родителей, он помнил глаза голодных и униженных, когда слуга распахивал перед ним дверцу автомобиля, когда лифт поднимал Эдуарда в роскошные залы его замка.
Да, этот принц, кажется, решил заботиться о рабочих. Если сегодня он мало что способен сделать, то завтра, когда займет трон, будет представлять реальную опасность. Здоровье короля ухудшалось, и нервы у общества были на пределе. В этом народном любимце стали видеть революционера, пресловутого «большевика». Да, в доверительных разговорах принца Уэльского начали награждать подобными эпитетами, хотя он нисколько не напоминал ни революционера, ни «большевика». Уж если сравнивать его с кем-то, то он был похож на Мирабо или, если обратиться к нашим временам, на президента Рузвельта — оба они от рождения принадлежали к сословию богатых и влиятельных людей. Судьба наградила Эдуарда огромными возможностями; осознавая это, будущий король чувствовал себя обязанным бороться с нищетой, в том числе и затем, чтобы сгладить социальные противоречия, которые, как видно было на ближайших исторических примерах, вели к свержению существующей власти. Кстати, деятельность Мирабо и Рузвельта также была направлена на предотвращение революции. У принца Уэльского имелись не менее веские причины не желать революционного взрыва — он думал о защите своей династии и своего наследия.
Принц хотел установления общественного согласия, полагая, что без самых широких демократических уступок его не достичь. Но сомнительно, чтобы, став королем, он когда-либо добился осуществления всего задуманного. Наследный принц всегда склонен преувеличивать возможности власти, которыми обладает его предшественник.
Пока что принц старался по мере сил поддерживать рабочих, помогая им прокормить свои семьи, и рабочие были ему благодарны. Конечно же, он был счастлив, когда в 1926 году лидер забастовщиков, старый смутьян по фамилии Кук, сказал ему:
— На Рождество вы сотворили чудо: давно на меня ничто не производило столь сильного впечатления, как ваша рождественская речь (речь передавалась по радио, благодаря чему принц сумел собрать в помощь забастовщикам тысячи фунтов). Я был с двумя друзьями-коммунистами, и, когда объявили, что вы будете агитировать в пользу шахтерской кассы, они, конечно, скептически заулыбались. Но выслушав вас, вывернули карманы и отдали в кассу все свои наличные деньги.
В марте 1929 года, когда принц решил увидеть собственными глазами, насколько бедственно положение рабочих в северной Англии, он поехал туда в сопровождении двух экспертов, которых выбрал он сам, а не двор. Эдуард поставил следующие условия: во время поездки не должно быть никаких приемов, никаких обедов с угольными магнатами, никаких приветственных речей мэров, никакой организованной программы и никаких усиленных нарядов полиции. Так как, согласно его пожеланиям, английские журналисты не могли сопровождать принца и передавать информацию в свои издания, воспроизведу превосходный репортаж Д. Патрика Томпсона, опубликованный в «Нью-Йорк Трибюн»:
«В первой же шахтерской семье, куда хотел зайти принц со своими спутниками, им отказали. Кертис Беннетт, один из сопровождающих принца, перешагнув порог дома для ведения переговоров, вернулся в полной растерянности и сказал, что просто не знает, как тут быть: в доме покойница — у хозяина в то утро умерла жена.
— Я хотел бы войти, — спокойно ответил принц.
Наследник престола вошел. Дома была дочка шахтера; эта милая девушка работала прислугой в хорошей семье. Чтобы утешить девушку, принц сочувственно взял ее под локоть.
— Я сочувствую вашему горю, — сказал он.
Это сняло напряженность, девушка осмелела и с наивностью простой души спросила:
— Не хотите ли вы взглянуть на мою мать, мистер?
Принц согласился, и они поднялись наверх.
…На следующий день уже в другой деревне они подъехали к ряду убогих лачуг, наугад выбрали одну из них и постучали. Дверь открыл мужчина, судя по всему шахтер; принц спросил, может ли он войти. Шахтер его узнал, но не спешил приглашать в дом, нерешительно стоя в дверном проеме.
— Да, входите… — сказал он наконец. — Но, знаете, моя жена больна…
Принц понял, в чем дело, лишь когда вошел. В жалкой, пустой комнатушке рожала жена шахтера. Принц смотрел на тело, корчившееся под грубыми одеялами.
— Если вы подержите ее за руку хоть минуту, она этого не забудет никогда!
Принц подошел ближе и протянул руку. Женщина судорожно схватила ее и сжала».
Эти сцены следовали одна за другой в течение четырех дней, и все они — сцены исторические. Будущий король впервые ненадолго зашел в дом бедняка не как добрый отец нации, окруженный придворными, которые должным образом подготовили его визит. Зашел не для того, чтобы его запечатлели фотографы, а чтобы увидеть истинную жизнь народа, увидеть там, где он влачит свое жалкое существование, где дурно пахнет и отовсюду выглядывает нищета. Современный Гарун аль-Рашид, он повернулся лицом к рабочим и спиной к их врагам, магнатам, и та сторона жизни, которая неведома ни королям, ни магнатам, ни обществу, открылась для него в полной мере, как тогда, на войне. Вернувшись в Лондон, принц сказал своему другу:
— То, что я увидел в тех мрачных нищих местах, заставляет меня стыдиться того, что я англичанин.
VIIПринцу Уэльскому было сорок лет, когда окружающие заметили перемены в его душевном настрое. Те, кто хорошо знали его, — но таких людей было немного — относили это за счет влияния женщины. Их сближение наступило спустя три года после знакомства, поэтому нельзя сказать, что их поразила любовь с первого взгляда. Вероятно, это было одно из тех медленно развивающихся чувств, что на склоне лет влекут друг к другу двух зрелых и сложившихся людей, которые на первых порах не решаются признаться в этом даже себе.
