Эмиль Людвиг - Судьба короля Эдуарда
Поездка по западу и югу Африки, состоявшая в 1925 году, была успешна и принесла Эдуарду симпатии еще большего количества людей. Во время путешествия он называл корабль «Рибьюк» своим вторым домом… Правда, первого у него не было. Еще тридцать пять тысяч миль, еще сотни речей и сотни рук, протянутых ему для рукопожатий, от которых к концу дня распухали пальцы. Но были, конечно, и яркие впечатления, и радостные минуты, искренне трогавшие его.
В Нигерии двадцать тысяч аборигенов на протяжении многих миль ехали верхом перед его автомобилем; трубя в рога длиной в двенадцать футов, они возвещали о приближении сына белого короля. В причудливых нарядах с львиными шкурами на плечах студенты выехали ему навстречу из Кейптауна на голландских старинных повозках. Тысячи кафров, выстроившись многоцветными рядами, встречали танцами кортеж принца. Когда узнавали о прибытии принца, снаряжали колесницы, запряженные восемнадцатью быками, и те пересекали равнину Трансвааля, и Эдуард, конечно, останавливался, чтобы поговорить с людьми. Столетний вождь несколько недель ехал через Зулуленд верхом на осле, чтобы приветствовать своего повелителя. В Йоханнесбурге, где искренне считают, что в мире нет ничего главнее денежных чеков, одной даме пришла в голову дикая мысль подарить этому богатейшему принцу чек на две тысячи фунтов, чтобы он купил себе красивую лошадь. Ровно в полночь на празднике, устроенном в его честь в этом городе, погасло электричество, кто-то подошел к принцу и ласково шепнул: «Счастливого дня рождения!» Это был его тридцать первый день рождения, но молодой человек, вокруг которого толпилось больше людей, чем вокруг кого-либо во всем мире, чувствовал себя одиноким на балу, данном в его честь. Да, он был одинок, несмотря на рой красавиц в роскошных туалетах.
От успеха миссии Эдуарда как «посла доброй воли» особенно много зависело в Южной Африке. Он должен был с помощью своей открытости и искренности смягчить ненависть буров к завоевателям. Ведь тогда, спустя двадцать с небольшим лет после окончания войны, тысячи тех, кто сражался за свободу своей страны против королевского дома, оставались еще живы. Англичане владеют искусством дружески располагать к себе тех, кого они победили, и после жестокостей англо-бурской войны подобное умение было просто необходимо. Принцу, настроенному в высшей степени миролюбиво, эта задача блистательно удалась: сердца буров смягчились.
Завоевывать симпатию к себе и, тем самым, к своей стране — здесь он был в своей стихии. Когда буры ехали верхом перед его автомобилем, он тоже потребовал коня и помчался с ними в облаке пыли. Один бурский вождь был до такой степени очарован вчерашним врагом, что просил принца Уэльского остаться с ними и стать президентом страны. Старый вождь племени басуто подошел к нему вплотную и внимательно посмотрел ему в глаза, словно желая удостовериться, что душа принца так же честна и открыта, как и его слова. Однажды, когда стояла изнуряющая жара, мэр какого-то города обращался к нему с нескончаемой речью, по окончании которой принц достал из кармана листок с ответом, протянул его мэру и сказал: «А это вы можете спокойно прочесть дома!» Когда же другой мэр, перепутав страницы своей речи, запнулся после слов: «Но мы приветствуем вас не только как сына его величества…», принц ему тихо подсказал: «Но и как человека!»
Он покорял людей, обращаясь к ним на их языке. Позже, в Буэнос-Айресе, где он произнес речь по-испански, принц Уэльский завоевал все сердца. Вряд ли поддается измерению в каких-либо единицах, насколько противники Англии сменили свое отношение к ней после визита принца, насколько в этом смысле были эффективны симпатия, которую он к себе вызывал, его улыбки, речи, повторяемые в течение недель, так же как трудно оценить влияние его визита на сумму выручки от экспорта. Те, кого можно считать экспертами в подобных делах, подтверждают высокую цену такого влияния.
Принц был человеком действия, что прежде всего проявлялось в многочисленных поездках. Впрочем, следует уточнить: это качество проявлялось, когда речь шла именно о практической деятельности, а не о делах, связанных с чувством. Он с удовольствием подшучивал над русскими пьесами, в которых три часа «говорят» о жизни, но ничего не делают, чтобы ее изменить. С коммерсантами из Сити он мог разговаривать вполне профессионально, на их собственном языке: «Торговля больше не является делом случая; она требует образования и способности умственной концентрации… Торговля, как и время, никого не ждут. Если мы упускаем возможность заключить сделку, она потеряна навсегда».
Встречаясь в перерывах между поездками Эдуарда, братья, должно быть, с иронией рассказывать друг другу истории о том, как мало надо публике, чтобы вызвать ее любовь и умиление. Когда Эдуард посещал крупный завод, принц Альберт на следующий день мог прочесть в газетах, что вонь и грохот в цеху стояли ужасающие, но, несмотря на них, принц все-таки… Если он отменял праздник, потому что в стране серьезный кризис и много безработных, если в Глазго он смог управлять трамваем, если в Аскфорде он пригнал локомотив из вагоностроительного цеха на вокзал, все пели ему дифирамбы.
Когда в Мельбурне он встретился с главой оппозиции, тот напомнил принцу, что однажды в Ньюкасле, когда дождь лил как из ведра, он приказал поднять откидной верх автомобиля, чтобы не разочаровывать поджидавшую его толпу. А однажды в Канаде Эдуард покорил сердца детей, попросив учителя, который хотел отпустить с занятий свой класс: «Не отпускайте их с уроков сегодня, ведь день почти закончился. Подарите им целый свободный день завтра!» И половина жителей Австралии была в восторге от того, что когда его поезд попал в аварию, принц сначала собрал свои бумаги и лишь потом последним выбрался через вагонное окно.
Повсюду принц Уэльский внушал симпатию — он был молод, энергичен и вел себя просто и естественно. Достаточно посмотреть кинохронику времен его молодости. Вот после торжественного открытия моста он сует в карман листки с речью; вот, на этот раз одетый не столь официально, в бежевом пальто и черном котелке он быстро идет по улице, поправляя узел галстука. Спуская на воду «Императрицу Британии», принц восклицает: «Наконец-то нам приходится спускать на воду корабль, носящий женское имя, — не все же мужчин!» Произнося речь, принц небрежно вертит в руках шляпу. Принц красив; когда он приехал в Буэнос-Айрес, одна непосредственная дама воскликнула: «Ах, какой красивый парень!» А вот мы видим, как он вручает мешок картошки какой-то безработной, и на лице у него появляется недоуменное, даже страдальческое выражение, потому что ему неловко. Или в Глазго он со злостью наблюдает, как заставили плясать перед ним безработных. И снова у него в руках ключ от новых ворот какого-то города, ножницы, чтобы разрезать ленту, протянутую поперек новой дороги, и снова вокруг меховые шапки гвардейцев, цилиндры, массивные цепочки судебных приставов, и снова он среди игроков в крикет, моряков, солдат… Все они, выстроившись в ряд или толпясь, приветствуют его, смотрят на него… Массы, массы людей! И фотографы, которые стаей бросаются к нему, чуть ли не в лицо суя аппараты: вечный спектакль, в котором ему предназначена постоянная роль, не имеющая ничего общего с его личностью.
