Леонтий Раковский - Генералиссимус Суворов
Василий Иванович медленно ел жареного окуня и думал:
«Весь в мать. Та, царство ей небесное, бывало, рассердится – вот так же: фырк-фырк, и вон из-за стола. Упрямец был, упрямцем и остался. Это он по их роду, по Мануковым пошел. У Суворовых таких строптивых нет!»
– Ну, коли так уж хочется, служи! – сказал Василий Иванович, вытирая рот уголком скатерти. – Только хоть раз послушай отца. Я стар, скоро умру. Подумай, на кого я оставлю все это, что нажил, – обвел он кругом рукой. – Сестры замужем, отрезанный ломоть. Один ты.
Александр Васильевич молчал, искоса, через плечо, поглядывая на отца. Видимо, хотел что-то сказать, но сдерживался. Он и сам не раз уж подумывал о женитьбе, да заняться этим все как-то было недосуг. Но теперь отец завел разговор некстати: связал женитьбу с отставкой, и Суворов взбеленился.
«Не мытьем, так катаньем хочет! Женитьбой привязать к поместьям? Нет, юбкой меня не отобьешь от намеченной цели!» – думал он.
А отец продолжал:
– Тебе сорок три года, а я уже в двадцать пять был женат. Женись, Сашенька, послушай старика. Подумай: ты один у меня, да и то приезжаешь домой раз в три года. Чужие люди мне глаза закроют. Живу одинешенек, как бирюк!
Суворову стало жаль отца. Последние его доводы были убедительны и справедливы.
«Действительно, на старости лет живет один. Бедный! Что ж, может, и вправду жениться? Жена останется здесь с отцом. У старика будут внуки. Женитьба рук не свяжет, Александра Суворова на эту удочку не поймаешь!»
– Подумай, Сашенька, ведь с тобой прекратится наш род, – говорил отец.
Суворов быстро встал со стула:
– Батюшка, жениться я готов!
– Вот этак давно бы! – радостно сказал отец, обнимая его. – А я и невесту тебе присмотрел. Немного бедновата – рухляди тысчонок на пять, может, за ней и дадут, – да зато хорошего, знатного роду. И сама ражая, высокая, личмянистая, крепкая…
«Крепка и тюрьма, да черт ли в ней!» – подумал Суворов, но сказал другое:
– Кто ж она такая?
– Княжна Варвара Ивановна Прозоровская, – ответил отец.
II
Белолица, круглолица
Красная девица.
Во твоем лице румянец
Завсегда играет,
Молодому, холостому
Назолу давает.
ПесняСуворов ходил из угла в угол по комнате и думал.
Уже два раза он ездил с отцом к Прозоровским.
Александр Васильевич не любил бывать в большом обществе, среди столичных щеголей и щеголих. В гостиной Суворов чувствовал себя неуверенно и неловко. Он каждую секунду помнил о том, что мал ростом и худощав, что у него тяжелые, низко опущенные веки.
Суворову тошно было смотреть на этих разодетых, напудренных, чопорных московских барышень и барынь, сидевших словно истуканы; на пустоголовых щеголей, которые в расшитых атласных кафтанах, в париках, шелковых чулочках и модных башмачках с розовыми каблучками плели разный вздор на плохом французском языке.
Суворова так и подмывало выкинуть что-либо озорное, что разбило бы эту натянутость, неестественность и скуку, крикнуть вдруг:
– Через капральство ряды сдво-ой!
Или запеть хорошее, свое, русское, вроде:
Ах! На что ж было
Да к чему ж было
По горам ходить,
По крутым бродить?
Правда, дом у Прозоровских был чисто русский, без всяких затей. Да и какие уж тут затеи, коли у князя Ивана Андреича денег мало!
Бывая у Прозоровских, Александр Васильевич охотнее всего разговаривал с самим хозяином, генерал-аншефом в отставке Иваном Андреевичем Прозоровским. С ним Суворов находил общий язык – они говорили о военных делах. Но каждый раз вся родня невесты, все гости по молчаливому сговору норовили оставить Александра Васильевича вдвоем с пышнотелой, румяной Варютой, а не с ее отцом.
Суворов вспомнил Варюту и невольно улыбнулся:
«Помады на ней, пудры – не приведи Господи, – как на гвардии поручике! И все же Варюта, ей-ей, неплоха: веселая, глаз у нее лукавый, живой – так и играет! Разбитная, должно быть. Точно маркитантка!»
Энергичный, быстрый во всем Суворов любил это же и в других.
«Нет, ничего. Право слово, ничего!» – чем больше думал о Варюте, тем больше приходил к такому выводу Александр Васильевич.
Суворов так и сказал отцу в первый же вечер, когда они возвращались от Прозоровских и отец спросил у Сашеньки, нравится ли ему невеста.
– Только не особенно умна, должно быть: о чем ни заговори с ней – не знает. Про Сумарокова даже не слыхивала.
– Эка беда! Была бы у мужа голова на плечах, – отвечал отец.
По мнению Василия Ивановича, ждать больше было незачем, – приличие соблюдено, и сегодня Сашенька может сделать предложение княжне Варваре. Александр Васильевич согласился, – он тоже не любил откладывать то, что намерен был сделать.
Суворов устал ходить по комнате. Взял книгу и присел к окну.
Просматривая книги в отцовской горнице, он нашел им самим когда-то купленную любопытную книжку:
«ПОДЛИННОЕ ИЗВЕСТИЕ О СЛАВНЕЙШЕЙ КРЕПОСТИ, НАЗЫВАЕМОЙ СКЛОННОСТЬ, ЕЕ ПРИМЕЧАНИЮ, ДОСТОЙНОЙ ОСАДЫ И ВЗЯТЬЯ».
Книжка была презабавная и как раз к месту: в ней серьезным языком, словно в каком-нибудь Вобане, описывалось взятие генерал-аншефом по имени Постоянство крепости Склонность. В книжке действовали полковник Признание, майор Верность, капитан-поручик Обманное Лукавство и другие, все в таком же шутливом тоне.
К книжке прилагался обстоятельный чертеж крепости со всеми болверками, горнверками, равелинами и контрэскарпами, которые назывались так же, как и все в ней, именами чувств: ревность, зависть, неимоверствие и прочими.
Было забавно читать это:
«Перьвое фундамент сея крепости заложен наподобие сердца, внутри того одна полата наполнена богатством (Добродетели), которые больше, как золото и драгоценные камни, почитаются».
Суворов перелистывал шершавые страницы книжки и думал, как сегодня он возьмет свою крепость. Он решил взять ее, как брал настоящие, – стремительным штурмом. Подойти и сказать без дальних околичностей: «Княжна Варвара, не хотите ли быть моей женой?»
И все тут!
Этот разговор был Суворову неприятен. Он чувствовал себя так, точно ему предстоит сегодня говорить об условиях сдачи на капитуляцию своего войска. Но жребий был брошен. Отступать Суворов ни в чем не любил.
Занятый чтением и своими мыслями, Александр Васильевич не услыхал, как в комнату вошел отец.
Василий Иванович был уже готов: одет, напудрен и завит дворовым куафером. Старик остановился у порога, с удивлением глядя на сына.
Саша был в старом мундире, без единого ордена.
– Ты что ж не одеваешься? Уже пора ехать.
– Я одет, папенька.
– Ты одет? Да ведь я говорил: нонче надо кончать. Чего тянуть? У отца, как сказано, брови густы, да карманы пусты, а Варюта – старшая дочь, засиделась в девках: ей уже двадцать пять годов. Я все, брат, доподлинно узнал. Отдадут!
