Василий Ардаматский - Две дороги
Степин начал рассказывать свою жизнь с конца, и как только сказал, что он командовал авиацией у Юденича, Савинков резко поднял руку и заговорил отрывисто и гортанно:
— Довольно, довольно! Ваша близость к Юденичу исключает какой бы то ни было мой интерес к вам. Объясню: Юденич мог вышвырнуть большевиков из Питера, сделать это ему помешали трусость, лень и коррупция. Россия никогда не забудет этого позора, и я тоже не забуду. Нет смысла затягивать свидание, мне нужны люди, воспитанные в духе самоотверженной веры. Прошу простить...
Полковник Степин стоял навытяжку, как новобранец перед генералом, и только подергивал головой.
— А вы кто? — обратился Савинков к Дружиловскому.
— Подпоручик Дружиловский, летчик, — ответил он, тоже опустив руки по швам.
— Где служили?
— Я был адъютантом полковника Степина! — ответил Дружиловский.
— Тогда то, что я сказал полковнику, относится и к вам, — сухо произнес Савинков и придвинул к себе бумаги.
— Неужели вам не нужны офицеры? — спросил Дружиловский.
— Чего-чего, а офицеров у меня хватает, — ответил Савинков, не отрываясь от бумаг.
Степин вышел в полном унынии, а Дружиловский был доволен — получил полезную информацию: у Савинкова, оказывается, офицеров достаточно...
На другой день они разыскали братьев Булак-Балаховичей, с которыми Дружиловский был знаком еще по Ревелю, когда напечатал в их газетке обличительный фельетон о генералах-казнокрадах из штаба Юденича.
Братья с остатками своей банды размещались в казарменном помещении на окраине Варшавы. Их провели в громадную комнату, которая была раньше гимнастическим залом — под потолком висели деревянные кольца, глухая стена была прочерчена гимнастической лесенкой. В левом углу, увешанном коврами, стоял длинный стол, на одном конце которого возвышалась груда грязной посуды, а на другом братья Балаховичи рассматривали военную карту.
Дружиловского они узнали. Адъютант принес графин водки и тарелку с нарезанным салом. Пришлось выпить...
Здесь история жизни полковника Степина не требовалась, и первый к нему вопрос был: ездит ли он верхом? Услышав утвердительный ответ, старший Балахович сказал:
— Вы нам пригодитесь, мы как раз потеряли в последнем рейде в Белоруссию одного полковника, царство ему небесное. Но условия такие: кормить будем, а жалованья не дадим. Зато во время похода получите все сполна и даже больше, у меня никто на службу не жалуется.
Степин тут же написал заявление о зачислении его в «ударную армию» и получил приказ завтра явиться сюда для несения службы. Дружиловский, разговаривая с братьями, снова получил полезную информацию: никакой политической программы у них по-прежнему нет.
— Цель одна — перерезать большевиков, — говорил старший Балахович. — А кого повезут за нами в обозе, меня интересует как прошлогодний снег. Есть царь, везите царя, есть Савинков, везите его. Даже если повезут царскую шлюху Аньку Вырубову, я тем более не против. Я требую одного — полной свободы действий моим орлам! И чтобы никакие попы возле меня не путались. У меня с богом дела без посредников...
Дружиловскому было предложили пойти «по письменной части» — в банде некому было сочинять приказы для населения. Он обещал подумать.
Новым его объектом стал американский корреспондент. Надо было выяснить, откуда тот черпает опасную для Польши информацию. Почти три часа он поил и кормил этого американца в самом дорогом ресторане, не жалея денег, заказывая все, чего желала его ненасытная душа, разговор вел сверхосторожно, и вдруг, когда официант принес счет, американец встал, покровительственно похлопал Дружиловского по плечу и, нагнувшись к нему, тихо сказал:
— А теперь плати, иди к своим начальникам и скажи им, что я не такой дурак, как им померещилось... Гуд бай!..
Спустя две недели ему поручили негласное наблюдение за господином, который должен был утренним поездом приехать из Кракова. Дружиловский встретил господина на вокзале, сразу и безошибочно его опознал и потом целый день мотался за ним по городу. Это было совсем не легко — господин нанимал извозчика, неожиданно садился в трамвай, заходил в учреждения, которые размещались в многоэтажных домах. Он не терял его из виду до четырех часов дня, когда господин, наконец, зашел в ресторан. Постояв в подъезде дома часа два, Дружиловский начал беспокоиться и направился в ресторан — господина там не было.
Эти неудачи сопровождались унижениями, которые он терпел от начальников. С легкой руки полковника Матушевского за Дружиловский закрепилось прозвище «Мыльный пузырь».
Единственным его утешением была вечерняя светская жизнь. Но теперь в этой жизни у него появилась своя особая цель. В сплетнях, в которых не было недостатка, он тщательно выуживал все, что касалось его начальников. Он собирал на них свое досье, чтобы в благоприятный момент отомстить за все...
Он узнал, что у Братковского есть две любовницы: одна латышка Зельма, по прозвищу «Жемчужинка», а другая — полька Стасевич, и познакомился с обеими. Жемчужинка ему понравилась — миниатюрная, всегда веселая, острая на язык и с удивительными голубыми глазами, которые вдруг становились зелеными... Братковский к маленькой латышке охладел и теперь отдавал предпочтение Стасевич, любовнице Матушевского. Положительно, Жемчужинка была кладезем драгоценных сведений. Объяснив жене, что латышка ему нужна для дела, Дружиловский встречался с ней почти каждый день.
Его упорство было вознаграждено — однажды, танцуя с ним в ресторане, Жемчужинка снова завела разговор о Братковском.
— А вы знаете, что он вульгарный вор? — спросила она, прижавшись щекой к его плечу.
— Как это вор? — Дружиловский отстранился, чтобы видеть ее глаза.
— Очень просто! — ответила она, улыбаясь, но глаза у нее были злые. — Однажды он пытался подарить мне перстень с бриллиантом, но я, к счастью, узнала эту вещицу, она принадлежала жене коллеги Братковского Белянина-Белявского, у которого он часто бывал в гостях. Я от подарка отказалась...
— Вы не ошиблись?
— А как вы думаете, почему он дал мне отставку и променял меня на эту корову Стасевич? Я ошибиться не могла. Потом я узнала, что этот перстень у жены Белянина пропал, но они не хотели поднимать шума.
Дружиловский ликовал.
Вот когда он с необыкновенной ясностью, до озноба, вспомнил ночь в арестантском вагоне. Месть! Он на своей шкуре испытал, что работа в разведке капризно изменчива, и нетерпеливо ждал, когда фортуна повернется спиной к Братковскому, чтобы в этот момент нанести ему сокрушительный удар.
