Вольфганг Ганс Путлиц - По пути в Германию (воспоминания бывшего дипломата)
Общество уютно располагалось за столом, а затем вело непринужденный разговор за чашкой кофе, покуривая сигары на затененной веранде. Около трех часов рейхсканцлер обычно произносил:
— Бог мой, через два часа я должен быть на коктейле у американцев, после этого еще какой-то прием, а в восемь вечера начнется обед во французском посольстве! У меня едва остается время, чтобы переодеться. Давайте сейчас по крайней мере подышим немного воздухом и сыграем партию в теннис.
И он отправлялся в сад, к теннисному корту. Я часто спрашивал себя, разрешил ли этот человек в своем кабинете хоть какой-либо вопрос. Он был скользким, как угорь, элегантным светским львом; дела он делал левой рукой, явно уделяя основное внимание болтовне в обществе и интригам. Регулярно он посещал только «старого господина» в президентском дворце. Он мог появляться там в любой момент, не будучи никем замеченным и не показываясь на Вильгельмштрассе, используя путь, который вел через министерский сад к черному ходу дворца. Было известно, что старому Гинденбургу, тупому солдафону, никогда не импонировали чопорные манеры бывшего пехотного капитана Брюнинга. Зато тертый кавалерист Папен, хорошо знакомый со всякими светскими выкрутасами, сумел полностью обвести старика вокруг пальца, и Гинденбург любил его обезьяньей любовью.
Я, выросший в подобной атмосфере, не мог не почуять здесь потсдамского духа. За прошедшее десятилетие я почти забыл о нем и внушил себе, что он и в самом деле испарился из немецкой жизни. Но теперь не было никаких сомнений: потсдамский дух снова господствовал в политическом климате Германии. «Кабинет баронов» с его койделями, гайлями и шверин-крозигами состоял исключительно из закоренелых прусских юнкеров, которые как будто только что сошли с карикатуры, помещенной во «Флигенде блетер».
Для завершения картины, правда, еще не хватало его величества всемилостивейшего короля и кайзера. Однако создавалось впечатление, что поиски монарха являлись одной из первоочередных проблем, обсуждавшихся ныне в «клубе господ». Временно пока что монарха не было. [99] Тем не менее его место было символически занято «достопочтенным витязем» в лице престарелого фельдмаршала, о которых моя мать, как-то оказавшаяся несколько лет назад его соседкой по столу во время празднества, происходившего в здании при Бранденбургском кафедральном соборе, рассказывала: он настолько выжил из ума, что ей не удалось выдавить из него ни одной разумной фразы. Гинденбург сам ни о чем так не мечтал, как о возможности в один прекрасный день вновь сложить свои полномочия у ног германского кайзера.
Поскольку монархия не могла быть восстановлена мгновенно, предпринимались попытки по возможности вновь возродить ее внешние формы. Я был поражен, когда в доме Папена слуга в первый раз встретил меня словами: — Его превосходительство просит к себе. — Если бы некоторое время тому назад в вилле Штреземана случилось нечто подобное, мы бы сочли это за шутку.
Было просто поразительно, сколько королевских высочеств, светлостей и других призраков мрачного прошлого процветало в тиши в годы Веймарской республики. Теперь они сочли, что наступило их время. Большие отели у Бранденбургских ворот прямо-таки кишели ими. Там были представлены все — от кронпринца и его братьев, от дочери кайзера герцогини Брауншвейгской и герцога Кобург-Готского до ландграфа Гессена и наследного принца Саксен-Веймара.
На бегах и скачках, на площадках для гольфа и теннисных кортах, в Унион-клубе, короче говоря, повсюду, где в это зловещее лето собиралось феодальное общество, разговор касался лишь одной темы: кто возглавит монархию. Каждый день возникали новые комбинации. Они зависели от того, кто из светлостей встретился за день до этого с тем или иным министром. Ясно было только одно: в конце концов решающее слово будет принадлежать «старому господину» и генералам с Бендлер-штрассе.
В период господства Папена мне стало особенно ясно, что в действительности представляет собой реставрация. Наблюдая хаос, царивший по всей стране, и видя, чем занимались эти господа, находившиеся у власти, можно было прийти в отчаяние. Между насущнейшими проблемами, интересовавшими народ, и изъеденными молью идеями реставрации, с которыми носились властители, не существовало никакой связи. Да, долго так продолжаться не могло! [100]
Даже мы в Лааске находились на грани катастрофы, а ведь наше имение считалось солидным, крупным предприятием. Крестьяне из окрестных деревень настолько погрязли в долгах, что большинству из них вряд ли принадлежала хотя бы одна соломинка на их дворах. Села были заполнены толпами странствующих безработных, просящих подаяния. Нашу экономку, которая, учитывая неизбежность такого рода визитов, каждый день варила особый котел супа, иногда посещало более пятидесяти нахлебников. В Берлине обстановка была еще хуже. Проходя по Потсдамерштрассе, я ощущал стыд и угрызения совести, так как жалкие, оборванные люди постоянно бросали злобные взгляды на мой английский костюм.
Да, так продолжаться не могло. Дни штреземановской демократии с ее серебряной полоской на горизонте окончательно ушли в прошлое. Господин фон Папен и его бароны прямо-таки провоцировали катастрофу. Должно было произойти нечто новое, революционизирующее. Но что? В то время я видел две силы, которые имели поддержку в народе и обещали осуществить действительный переворот во всей обстановке. Это были нацисты и коммунисты.
Краткий визит в Советский СоюзС коммунистами, разумеется, у меня не было почти никаких точек соприкосновения. Из случайных разговоров на улице или в пивных я не мог понять, как они представляют себе практически новое общество. Я был убежден лишь в том, что они отрицательно относятся ко всему существовавшему до сих пор и хотят уничтожить его до основания. У многих из них сквозила такая классовая ненависть, что было страшно при мысли о том, какая судьба ждет меня, если они когда-нибудь придут к власти. Тем не менее их идеи меня очень интересовали. Поэтому я решил познакомиться со страной, где уже находились у власти их друзья. Мне удалось получить в министерстве иностранных дел командировку и провести в качестве дипкурьера около двух недель в Москве и Ленинграде. [101]
Целыми днями я бродил по улицам этих городов, пытаясь все увидеть. Незабываемыми по своей красоте бы ли белые июльские ночи на набережной Невы в Ленинграде. Все здесь было незнакомым, и впечатления так и переполняли меня. Кроме всего, я не знал по-русски ни одного слова. Было ясно, что я вижу новый, будущий мир. Однако подходит ли он для нас, даст ли он нам что-нибудь? Как и любому европейцу двадцатых годов, не представлявшему себе отсталости царской России, мне бросалась в глаза в первую очередь примитивность технического оснащения. Поэтому я, турист, не знающий языка, неизбежно поддавался внешним впечатлениям и не мог вникнуть во внутренний смысл новых порядков.
