Мария Башкирцева - Неизданный дневник Марии Башкирцевой и переписка с Ги де-Мопассаном
Сначала Лефебр не узнал меня. Но, как только ему сказали, кто я, он сделался чрезвычайно любезен, благодарил меня за честь, которую я оказала ему своим посещением, прибавив, что счастлив видеть меня. В ближайшее воскресенье он будет у меня в мастерской.
Сегодня вечером мы ужинали в тесном интимном кругу. По случаю нашего нового года я была вся в белом, что было мне очень к лицу.
Наконец-то год начинается для меня довольно недурно, даже можно сказать хорошо! Художники то и делают, что поощряют и одобряют меня, и я чувствовала, что окружена настоящими друзьями.
Пятница 18 января.
Сегодня мне хочется плакать. Я боюсь посмотреть на то, что нарисовала вчера, боюсь, что работа плоха, и плачу… плачу настоящими слезами. Это понятно! Я экзальтирована, как 19-летний немецкий студент. А вдобавок я не имею счастья знать тех, которые живут в сфере интересов отвлеченной науки, искусства, мысли, идеи… Мне знакома только жизнь светских людей, а из художников я знаю всего трех человек.
Я снова переделала набросок для своих «Святых жен». Да, необходимо чтобы это был настоящий вечер, чтобы чувствовалось много воздуха, чтобы тотчас же при взгляде на картину видно было, что это тот момент, когда вот-вот появится бледный месяц. И все это нужно написать широко… Я никогда не сумею этого…
Бастиен Лепаж должен был сделать 50 набросков, чтобы уловить этот эффект. Ну, так я сделаю 55 набросков! это необходимо!
Ах! так нельзя жить… это не жизнь!
Понедельник, 28 января.
В 5 часов я начала работать над новой моделью Навзикеи. А вечером я сажусь писать, хотя еще не знаю, о чем именно и в какой форме. Одно неоспоримо: мне легче управлять пером, чем кистью.
Вы понимаете, — истинный художник рисует, делает наброски, композирует бессознательно. Я тоже рисовала и была убеждена, что у меня «способность к живописи, и что наступит день, когда я сделаюсь художницей». А вместо того, у меня оказывается множество литературных набросков. Я поступала в этом случае, как человек, который ничего не знает о своем призвании, но безотчетно повинуется ему.
Нельзя так разбрасываться… Впрочем, нет… можно рисовать, пока солнце позволяет, до обеда лепить, а потом, когда явится желание, писать.
А когда же жить?
Жить?.. Когда я буду уверена в своем таланте. Ну, а если я умру до этого времени? Я ни о чем не буду жалеть! Я обворожена и восхищена собою! И это потому, что я хорошо работала сегодня, и еще потому, что я примеряла великолепные, прелестные платья…
Что нам в конце концов нужно? раз нет возможности все переживать в действительности, остается живо и глубоко чувствовать, живя в мечтах.
Это тем более верно, что мне уже больше 20 лет, а в эти годы нас посещают уже не только мечты, но и видения… Но у меня для этого нет времени. После нескольких часов работы в стоячем положении, когда все время разминаешь глину поднятыми вверх руками, чувствуешь только одно желание — уснуть, чтобы опять приняться за то же на следующий день… Я очень счастлива.
Вторник, 29 января.
Я ездила смотреть картину Мункачи «Христос на кресте».
Отель счастливого Мункачи — настоящее чудо. Что же касается его картины… Она написана широко, колорит прекрасный, чувствуется движение, экспрессия лиц и одежд богатая, тона чудные… Христос среди двух разбойников, вокруг много людей, черное небо, светлые фигуры, которые выделяются ярко…
Но в мадридском музее я видела распятого Христа, написанного Веласкецом. Христос совершенно один… Картина производит такое сильное впечатление, что невозможно долго смотреть на нее.
Картиной Мункачи восхищаются все. Особенно хороши прекрасные тона одежд евреев. У подножия креста стоят плачущие женщины, но мне кажется… Впрочем, я подожду еще несколько дней прежде, чем окончательно высказаться. Мне показалось, что это написано недостаточно энергично, — да, может быть, так оно и есть.
Этой картине чего-то недостает, — иначе она вызывала бы прямо трепет. Глядя на нее, восхищаешься, но невольно спрашиваешь себя при этом: «почему же она не трогает меня»?
Среда, 30 января 1884 г.
Я почти ничего не сделала. Примеряла платья. У нас обедали Клэр, Вильвейль, русский священник, принцесса и Гайяр. Я разговаривала с Гайяром о серьезных предметах, — о политике, о психологии. Остальные слушали нас, а священник изредка вмешивался в наш разговор… о политике. Мы говорили о Тонкине, о Ферри. Мне кажется, что я была очень остроумна и с должным спокойствием произносила длинные фразы, с неожиданным оборотом мысли. Этот радикальный супруг графини Z., видимо, очень серьезно относится ко мне. Но я, кажется, удивляюсь тому, что ко мне относятся серьезно… Дерзкая!..
Пятница, 1 февраля.
Я рисовала на открытом воздухе. Потом мы поехали к Канроберам и к принцессе Жанне Бонапарт. Мы застали только мать ее. Несмотря на свои 52 года, это еще очень красивая женщина с длинными, мягкими и белыми руками. Что же значит после этого происхождение? Как можете вы еще говорить о расе?
Сегодня вечером открылась выставка акварелистов. Там была огромная толпа и мало знакомых. Я страшно устала.
Суббота, 2 февраля.
Божидар Карагеоргиевич позирует для меня. Мою мастерскую посетила принцесса Жанна Бонапарт. Потом я сошла вниз к маме, — у нее сегодня приемный день. Из всех посетителей один только интересен и мил — Поль Дешанель. Это сын Дешанеля, профессора в Collège de France. Он пишет в «Débats», готовится в депутаты и играет Делонея в любительских спектаклях. Он хороший малый, очень симпатичный… У него изысканные манеры и… блестящая будущность. Как бы там ни было, я была в хорошем расположении духа, а это ведь редко бывает со мною. Мне кажется, что картина мне удается и время летит быстро.
Я пишу в постели. Завтра воскресенье, я пойду в церковь; бесполезно, следовательно, рано засыпать.
Я художница в самом широком значении этого слова: каждый художник — поэт или мечтатель.
Маленькие ночные пейзажи отлично удавались Казену. Не знаю, безрассудство ли это с моей стороны, или же, наоборот, я права, но маленькое Казеновское полотно с черной лодкой на синем небе, покрытом звездами, я решительно предпочитаю всем темным и задымленным пейзажам музейных знаменитостей. В этих музейных пейзажах невозможные деревья, полное отсутствие воздуха! Почему они попали в знаменитости? У Казена ощущаешь свежесть ночи, видишь настоящую ниццскую ночь и чувствуешь какое-то умиление, глядя на эту луну, которая вот-вот отразится в совершенно спокойном море. Слышишь даже едва внятное легкое движение этого моря. Ах, как это великолепно!
