Альфред Штекли - Кампанелла
Он был счастлив, когда брат сказал ему, что они оба ушли в горы и находятся в полной безопасности.
Брат отправлял написанные шифром письма. Кампанелла продолжал надеяться, что Капоа со своим отрядом не побоится выступить и придет вовремя.
Хозяин настаивал, чтобы Кампанелла и Петроло не появлялись на дворе. Они прятались в соломе. Кампанелла старался разговорами отвлечь друга от мрачных раздумий. Он часто вспоминал прошлое, жизнь в Никастро, первые планы борьбы с иноземцами. Разве зря они вместе с Дионисием тринадцать лет вынашивали мысль о восстании!
Поведение хозяина вызывало тревогу. Он казался очень запуганным и не мог дождаться, когда, наконец, избавится от опасных гостей. Кампанелла сказал ему, что в ближайшие дни появится флот Чикалы и тогда больше не надо будет бояться испанцев. Тот ничего не ответил.
В понедельник, 6 сентября, на исходе третьего дня пребывания Кампанеллы и Петроло в покинутой хижине, их внимание привлек необычный шум. Выглянув на двор, они увидели, что окружены со всех сторон отрядом всадников. Хозяин, указывая на хижину, что-то подобострастно объяснял офицеру.
Их выволокли на двор под громкие торжествующие крики. Кампанелла сохранял самообладание и держал себя вызывающе гордо. А Петроло сразу же потерял последние остатки мужества. Он не хотел вставать и, валяясь на земле, истошно орал: «Убейте меня на месте! Я никуда не пойду!» Приблизившись к Томмазо, хозяин стал оправдываться. Он выдал его, потому что боялся навлечь на себя наказание, тем более, что Кампанелла все равно уже погиб: Пиццони, арестованный два дня назад, рассказал не только о заговоре, но и о ереси.
Пиццони! Не может быть! Пока его связывали, стоявший рядом Карло Руффо, смеясь, хвастался, что лично присутствовал на допросе Пиццони и слышал все его признания. Руффо сыпал такими подробностями, которые знал только Пиццони. Значит, это была правда!
Инспектор Марчианизе и его помощник фра Корнелио были людьми покладистыми. Они понимали, насколько важно было испанским властям как можно скорее узнать имена всех заговорщиков, и поэтому не обставляли допросы клириков формальностями, которые требовались церковным судопроизводством. Они не имели еще разрешения прибегать к пыткам. Но мало ли что происходит, пока упирающегося арестанта тащат на допрос. Солдат не надо было долго уговаривать — они по дороге так немилосердно избили мятежного попа, что тот едва держался на ногах, и фра Корнелио должен был выразить ему свое сочувствие.
Пиццони допрашивали в присутствии светских лиц. Вначале он сопротивлялся. Тогда на него насели сразу все. Антонио Марчианизе грозил ему костром, а Карло Руффо позвал тех же самых солдат, чтобы волочить его в карцер. В поднявшейся суматохе ему опять изрядно намяли бока, пока фра Корнелио чинил перья. С ним возились несколько часов, но в конце концов Пиццони признался, что принимал участие в заговоре, рассказал о планах установления республики, о сношениях с турками и еретических идеях Кампанеллы. Фра Корнелио записывал ответы Пиццони как находил нужным. Джамбаттиста говорил: «друзья Кампанеллы», — Корнелио писал:
«соучастники Кампанеллы». Но Пиццони смирился и с этим. Он желал во что бы то ни стало выкара6каться. Доказывая свою незлонамеренность, он назвал лиц, которые могли подтвердить правильность его слов.
Фра Корнелио предупредил: в интересах Пиццони, чтобы суд считал, что именно раскаяние, а не страх перед карцером или какие-либо насилия вынудили его признаться. Джамбаттиста, избитый солдатами, разумеется, не возражал. Тогда фра Корнелио, вняв его горячей просьбе, милостиво сделал в конце протокола приписку, гласившую, что Пиццони дал свои показания не под влиянием страха, а вполне добровольно.
Кампанеллу и Петроло, крепко связав веревками, усадили на мулов. Огромная толпа вооруженных людей окружила их тесным кольцом. Вскоре Томмазо заметил, что отряд двигался по направлению к Стило. Как изменилась обычно столь пустынная местность! Им то и дело попадались навстречу дозоры и разъезды. Дорога была занята солдатами, в оврагах и ложбинах стояли оседланные лошади, там и здесь торчали пушки, жерла которых смотрели на море. Его самые страшные опасения сбылись. Испанцы не теряли времени зря, побережье было занято войсками, и патрули вылавливали заговорщиков.
Он не хотел верить, что все кончено. Стоит только Чикале высадиться на берег, как оживут горы — отряды партизан набросятся с тыла на испанцев, их поддержат крестьяне, и Калабрия станет свободной. Ждать оставалось всего несколько дней, и он мечтал лишь об одном: чтобы его не увезли в какой-нибудь город, лежащий далеко от побережья.
В Кастельветере встречать арестованных вышел тот же начальник тюрьмы, с которым в июне разговаривал Кампанелла, когда приезжал хлопотать о Пизано. Солдаты развязывали пленников. Заключенные прильнули к окнам. Вдруг из какой-то камеры раздался крик: «Фра Томмазо!» Он узнал голос Пизано. А когда Кампанеллу повели в тюрьму, то за одной из решеток он заметил его осунувшееся лицо. Рядом с ним он увидел еще нескольких знакомых. «Фра Томмазо!» — взволнованно кричал Пизано и махал рукой. Остальные молчали.
Крепость Кастельветере стояла у самого моря. Окно одиночки выходило на морской берег. Море было видно до самого горизонта. Теперь только отсюда могло прийти спасение!
По слухам, арестованных духовных лиц отправляли в Монтелеоне. Это известие Кампанелла воспринял с тревогой. Монтелеоне лежало на противоположном, западном побережье полуострова. Лишь бы еще неделю остаться в Кастельветере, в непосредственной близости от того места, где должна произойти высадка.
Томмазо старался поддерживать с товарищами связь. Петроло сидел в соседней камере, и им удавалось разговаривать. А Пизано был далеко — приходилось кричать. Надзиратель услышал голос Кампанеллы и пригрозил карцером. Пизано вообще перестал откликаться. Вероятно, его пересадили в другую камеру. Кампанелла стал звать тех, кто сидел вместе с ним. Никто не отвечал. Надзиратель побежал доложить начальству, что строптивый арестант вопреки предупреждению продолжает кричать в окно.
В одиночку к Томмазо пришел начальник тюрьмы. Он сказал, что своим непослушанием Кампанелла только повредит самому себе. Зря он беспокоится о прежних знакомых. Ради них не стоит подвергать себя риску суровых наказаний. Все эти пятеро, что сидели с Пизано, как только увидели на дворе связанного Кампанеллу, сразу же потребовали к себе начальника тюрьмы и заявили, что Пизано настойчиво склонял их принять участие в заговоре. Они готовы выдать всех, кого знают. В тот же день, спасая свою шкуру, они написали донос и обвинили Пизано в ереси. Свою медлительность они оправдывали тем, что будто бы долгое время принимали речи Пизано за бред сумасшедшего и, лишь узнав об аресте Кампанеллы, поняли, что это не бред, а далеко идущие планы.
