Валерий Пашуто - Александр Невский
Путь князей из Владимира в Сарай лежал вдоль Волги. С собой надлежало взять, помимо зимней и летней одежды, мыла, флаконов с благовониями, посуды, запасы продовольствия, корчаги с медом и вином, соленья, варенья, окорока, ветчину, масло, мороженую рыбу, хлебы, ковриги, пряники, от цынги — лук, чеснок, укроп. А главное — достаточно денег, драгоценностей, мехов на раздачу ханам, их женам и ханским приспешникам и в ставках, и в пути. «Следует иметь великие дары для раздачи им, так как они требовали их с большой надоедливостью, и если их не давали», то «посол не мог соответственно исполнить своих дел; мало того, он, так сказать, не ценился ни во что», — предупреждал Плано Карпини.
То посол, а тут ехал князь, рассчитывая на вассаль-яый стол, притом не совсем обычный. Ведь новгородский престол Александр занимал не по воле хана — Новгород Орду не признавал. В сани были впряжены не русские кони, а купленные у татар лошади, которые «умеют добывать копытами траву под снегом», когда в пути найти им «для еды что-нибудь другое нельзя, потому что у татар нет ни соломы, ни сена, ни корму».
С князьями, как полагалось, ехали воеводы, бояре-советники, тиуны-управляющие и толмачи-переводчики с татарского, арабского, латинского, греческого.
Ехали и духовники — отмечать в пути, если доведется, пасху, рождество и другие праздники; хлебом с ¦ солью и хлебом в святой воде, как положено, заменяя при этом пост чтением псалтыри. Будет с кем побеседовать о спасении души, будет кому и грехи отпустить. Известно, «идеже власть — там и греха много». А здесь, кроме того, еще и чужая власть — и идолам кланяться, и меж огней проходить придется. Впрочем, с грехами несложно: духовник выслушает твое покаяние, прочитает молитвы, поднимет с колен, положит твою правую руку на свою шею и скажет привычно: «На моей выи согрешения твоя, чадо, и да не истяжет тебе о сих Христос бог, егда приидет во славе своей на суд страшный». И греха как не было. Предстателем перед богом может быть духовник, а могут помочь и родня и бояре. Наложит духовник тяжкую, долгую епитимью — станет она короче и легче, если поделить с ними. Будут они поститься и бить поклоны... И все это будто бы без греха...
Да что значат грехи и огни черного адского пламени волхвов! Можно ведь научиться, как говорят закоренелые в язычестве литовцы, и богу молиться, и черта за хвост держать. И без того весь путь по Волге лежал между двух огней: слева сильная Орда хана Мауцы; справа шестидесятитысячная Орда хана Куремсы. Он, Куремса, как писал Плано Карпини, «господин всех, которые поставлены на заставе против народов Запада, чтобы те случайно не ринулись на татар неожиданно и врасплох».
...Поговаривали, что с Куремсой не очень-то ладит галицко-волынский князь Даниил Романович... Легаты в беседах с Александром не распространялись о своей встрече с галицким князем, но и без того становилось очевидно, что Даниил нащупывает какой-то другой путь. Он под боком у Куремсы возродил союз с Венгрией, же нив сына Льва на дочери короля Белы IV. Король писал папе, что пошел на это, опасаясь сближения Даниила с Ордой. Больше того, неожиданно Даниил произвел своего печатника Кирилла в русские митрополиты и, минуя Киев, отправил его в Никею на утверждение к патриарху. Получалось, что галицкий князь и церковь поднимал на Орду. Не признавал он и утвержденных Батыем общерусских прав суздальского князя на Киев.
Даниил опытнее и старше Александра. Александру едва были постриги, когда тот восемнадцатилетним уже доблестно дрался на Калке. Как относился Даниил к политике папства, Александр не знал. А между тем после встречи с Плано Карпини между Днепром и Доном князь Даниил завязал переговоры с папой. Быть может, речь шла о языческой Литве. К войне с литовским великим князем Миндовгом Даниил собирался привлечь и Польшу и Орден. Опытный и сдержанный, он остерегался допустить просчет, который бы сделал его орудием папской политики. Вот почему, когда папа предложил галицко-волынскому князю королевскую корону («венец королевства», сказано в летописи), он отказался, заявив: «Рать татарская не престаеть зле живущи с нами, то како могут прияти венчать без помощи твоей».
...До первой татарской заставы приволжская равнина была пуста и безжизненна. Уже к югу от Рязани открывалась горестная картина, и таковой ей суждено оставаться еще многие десятилетия: кругом «печално и унын-ливо», и не видно «тамо ничтоже: ни града, ни села, точно пустыни велиа, и зверей множество...». В бывших половецких станах белели едва заметенные снегом черепа и кости погибших, да время от времени попадались печальные памятники половецким прародичам — каменные истуканы не то в шляпах, не то в шлемах, сидящие и стоящие, сутулые, с отвисшими грудями, с руками, соединенными под толстым животом.
Он не сидел на одном месте, а перемещался по Заволжью в зависимости от времени года и состояния кормов — с января по август поднимаясь к северу, а потом откочевывая обратно.
Ставка Батыя оказалась вытянутым в длину городом, но не обычным, а из жилищ, поставленных на колеса. Это были круглые кибитки из прутьев и тонких палок, с дырой в середине для дыма. Размер кибитки зависел от достатка. Стены и двери из войлока, колеса из плетеных прутьев. Верх дома тоже покрыт белым войлоком, или пропитан известкой, или порошком из костей. Неподалеку большие дома — повозки 26 жен Батыя, окруженные маленькими домиками служанок и десятками грузовых плетеных коробов на колесах.
Странными казались обитатели этого кибиточного города. Особенно причудливо выглядели женщины. На голове они носили нечто круглое, сделанное из прутьев или аз коры, высотою в один локоть и вверху четырехугольное, украшенное длинным прутиком из золота, серебра ми дерева, либо пером. Все это нашивалось на шапочку, пускавшуюся до плеч. На шапочке и уборе — белое покрывало. «Без этого убора они никогда не появлялись на глаза людям», и по нему узнавали замужних женщин. Девушек же и незамужних лишь с трудом удавалось отличить от мужчин, так как «одеяние как у мужчин, так и у женщин было сшито одинаковым образом» — кафтаны, спереди разрезанные сверху донизу и запахнутые на груди. А на Руси ведь учили: «Мужем не достоить в женских портех ходити, ни женам в мужних».
Этот странный город был окружен удаленными от него на 3–4 километра стоянками-поселениями половцев, булгар, русских и других подвластных Батыю народов, а также иноземцев. Купцы, ремесленники, рабы, духовенство — все смешивалось тут в одну общую пеструю толпу, которая заполняла огромный базар, сопровождавший орду Батыя.
Орда — это, в сущности, центр поселения, Батыев двор. Все иноземцы точно знали, в какой стороне от ханского двора должны они снимать с повозок свои шатры. Самое видное место в этом поселении занимали русские, среди которых расположилось и прибывшее из Руси посольство. С этого момента ему полагалось от двора довольствие кочевника — кумыс, вино, вареное мясо без соли и просо. Хочешь — ешь, не хочешь — голодай.
