Август Кубичек - Фюрер, каким его не знал никто. Воспоминания лучшего друга Гитлера. 1904–1940
Я вспоминаю, что он уже был закоренелым антисемитом, когда приехал в Вену[6], но раньше он не придавал этому большого значения, хотя опыт, полученный им в этой области в Вене, вероятно, заставил его мыслить более радикально, чем раньше. По-моему, иносказательно Гитлер хочет дать понять, что даже в Линце, где доля еврейского населения была маленькой, этот вопрос не был неуместным, но серьезным размышлениям на эту тему он начал предаваться в Вене только после того, как увидел, насколько велико еврейское население в этом городе.
По-другому обстоят дела с вопросом о церкви. «Майн кампф» хранит по этому поводу молчание, за исключением краткого замечания о детских впечатлениях в Ламбахе: «Так как в свободное время я брал уроки пения в ламбахском церковном хоре, у меня была прекрасная возможность подпасть под чары пышного празднования церковных праздников. Что же могло быть естественнее, если я смотрел на господина настоятеля монастыря точно так же, как мой отец смотрел на деревенского священника, – это был наивысший идеал, к которому следовало стремиться в жизни. По крайней мере, в то время так оно и было».
Предки Гитлера, безусловно, ходили в церковь, как это принято у крестьян. Его семья в этом отношении разделилась: мать была набожной, преданной церкви прихожанкой, а отец – либерал, пассивный христианин. Конечно, вопросы, относящиеся к церкви, были ему ближе, чем еврейский вопрос, так как, будучи государственным чиновником, он не мог позволить, чтобы в нем увидели противника церкви в монархическом государстве, где трон и алтарь поддерживали друг друга.
Так как маленький Адольф был близок к своей матери, ее влияние сказалось в том, что он оказался вовлечен во все великие и чудесные вещи, которые представляла церковь. Маленький, бледненький хорист был истовым верующим. То немногое, что Гитлер говорит об этом периоде, говорит громче, чем пространные речи. Ему было знакомо великолепное здание; он чувствовал влечение к церкви, и его мать, безусловно, всячески поощряла это. Чем больше он склонялся к своему отцу в последующие годы детства, тем больше брало верх отцовское свободомыслие. Реальное училище в Линце, где религию преподавал Франц Шварц, не было бастионом веры, так как никто из учеников не принимал учителя всерьез.
Мои собственные воспоминания можно записать в нескольких предложениях. На протяжении всего периода, что я знал Адольфа Гитлера, он, по-моему, ни разу не ходил на мессу. Он знал, что я хожу туда каждое воскресенье вместе с родителями. Он не пытался отговорить меня, но иногда замечал, что не может понять этого во мне. Мать Адольфа ходила в церковь, но он не позволял ей заставлять его ходить туда. Это было не более чем замечание, но сказанное снисходительно, что случалось с ним редко. Не могу вспомнить, чтобы, когда Адольф встречал меня по воскресеньям у церкви кармелитов после мессы, он когда-нибудь неуважительно говорил о посещении церкви или имел какую-то позицию по этому вопросу. К моему удивлению, это никогда не было для него темой для обсуждения. И тем не менее однажды он пришел ко мне в большом возбуждении и показал мне книжку о церковных охотах на ведьм, в другой раз это была книга об инквизиции, но, несмотря на его возмущение по поводу событий, описанных в этих книгах, он не стал делать политических заявлений на эту тему. Возможно, подумал, что я для него неподходящая публика.
По воскресеньям его мать всегда ходила на мессу с маленькой Паулой. Адольф никогда не сопровождал ее, даже если она упрашивала его. Будучи благочестивой верующей, она, по-видимому, смирилась с тем фактом, что ее сын захотел идти по другому пути. Может быть, его отец сказал ей что-нибудь по этому поводу. В общем и целом я полагаю, что церковь не была не нужна Гитлеру, но она не могла ничего ему предложить. Он был националистом, преданным немецкому народу, ради которого жил и кроме которого для него не существовало никаких других народов.
Глава 10
Адольф перестраивает Линц
Пока я находился в раздумьях относительно того, занести ли моего друга в список великих музыкантов или великих поэтов будущего, он обрушил на меня объявление о том, что собирается стать художником. Я немедленно вспомнил, что видел, как он делает наброски и дома, и на прогулках. По мере развития нашей дружбы я видел много образцов его работы. В своей работе обойщика время от времени приходилось делать эскизы, что мне всегда давалось с трудом, так что тем больше меня удивили возможности моего друга. Он всегда носил с собой разную бумагу. Начать – всегда было для меня самым тяжелым делом; для него же – наоборот. Он брал карандаш и несколькими смелыми штрихами на бумаге изображал то, что хотел; там, где ему не хватало слов, в дело вступал карандаш. Было что-то притягательное в этих первых, грубых штрихах – меня волновало то, как из беспорядочных линий постепенно появляется узнаваемый рисунок. Но его не очень увлекал процесс завершения чернового наброска.
Когда я впервые пришел к нему домой, его комната была завалена набросками, рисунками, планами. Здесь был «новый театр», там – гостиница на горе Лихтенберг; комната походила на контору архитектора. Наблюдая за ним, работающим у чертежной доски – тогда он был более аккуратным и точным в деталях, чем в моменты счастливой импровизации, – я убеждался, что он, вероятно, уже давно приобрел все технические и специальные навыки, необходимые для такой работы. Я просто не мог поверить, что возможно изобразить на бумаге такие непростые вещи под влиянием момента и что все, увиденное мной, было импровизацией.
Количества этих работ было достаточно, чтобы позволить себе сформировать суждение о способностях Адольфа Гитлера. Во-первых, среди них есть акварель – даже не то чтобы акварель, а просто карандашный рисунок, раскрашенный темперой. Но сама быстро схваченная атмосфера, определенное настроение, которые типичны для акварели и которые тонкими оттенками придают ей свежесть и живость, – это совершенно отсутствовало на рисунке Адольфа. Там, где он мог бы интуитивно нанести быстрые мазки, он малевал со скрупулезной точностью.
Все, что я могу сказать о художественных работах Адольфа, относится к его первым попыткам, и единственная его акварель, которая у меня находится, – одна из них. Она еще очень нескладная, безликая и на самом деле примитивная, хотя, возможно, это придает ей особую привлекательность. Яркими красками на ней изображен Пёстлингберг, достопримечательность Линца. Я и сейчас помню, когда Адольф подарил ее мне.
Его карандашные рисунки – это другое дело, но их немного. И хотя он подарил мне несколько, сохранился лишь один из них: чисто архитектурный, маловыразительный набросок. На нем изображен дом номер 7 по Штокбауэр-штрассе. Он был новостройкой и чем-то понравился Адольфу, поэтому он нарисовал его и подарил мне. Этот рисунок помимо того, что свидетельствует о его любви к архитектуре, никакого значения не имеет.
