Иван Ефимов - Не сотвори себе кумира
– Удержать надо в руках асе эти просторы, завоеванные когда-то неглупыми русскими царями… На том Я и погорел, потому и сижу здесь с вами.
– Неужели так и говорил красноармейцам про завоевания русских царей?-спросил Шигуев.
– Так и говорил, а чего скрывать? И ребята понимают меня лучше речей Сталина.
Да уж надо думать,- съязвил кто-то. Из молодых, да ранний,- понимающе вставил Киряев, бывший мастер Парфинского фанерного завода.
Авторитет Фролова рос на глазах. Один Артемьев хитро молчал, держа про запас свое слово.
– В этом мире, братушки, уважают одну только сижу. Так-то и Петра Великого уважали. За четверть века Он геройски догнал западные страны, догнал и разбил. Н Шведов так шуганул на Балтике, что они и теперь помнят.
– Значит, чтобы подготовить новую войну, давай ломать мужика и всех, кто за ним стоит?- подмигнул нам Артемьев.
– Не войну, а оборону. Активную!
– А разница?
– В разнице после нас разберутся. Индустрия есть сила. Даешь готовить силу! В этом и есть идея Советской власти: социализм должен быть сильнее капитализма. А отсталых всегда бьют, слыхал такое выражение?
– Вот те и на!- притворно воскликнул хитроумный ГУДимыч.- Ехали, ехали и доехали. Цари хлопотали о войне, и нонешние сталинисты тожеть о ней хлопочут.
– Какой же тут социализм? Социализм, я чаю, к добру зовет, к равенству. Открой все границы, пусть едут людишкки и селятся, где хотят, земли много. А вы, нонешние Нероны, Запада боитесь. На мировую революцию, вишь замахнулись. Наделала синица шуму, а моря не зажгла, Пролетарии всех стран, объединяйтесь! А пролетарии-то всех стран пролетели мимо нас и по-своему объединились. Озлобились советские нетерпимцы на свою же несовершенную теорию и давай мужика ломать. Своего же сеятеля и хранителя! Вот ты, товарищ Фролов, про Петра упомянул, а ведь он от Запада не запирался на замок, и много в те поры разной немчуры и французов в России поселилось, и ничего, живут, не дерутся. Места на земле, как на кладбище, всем хватит.
– Все до поры, Кудимыч…
– Вот и я тожеть говорю, все до поры: вооружившись всем, чем только можно, начнем на всех покрикивать и дубинкой в рай загонять. А ежели не хотят люди твоего рая? Ты их спросил?
– А что же вы предлагаете? Вавилонское смешение народов? Анархию? Уничтожение русской нации?
– Добром, трудом и дружбой воевать надо, а не военной дубинкой. За Россию, вишь ли, испугались наши нонешние цезари да Цицероны. А как же не сгинула Россия под татарами? Триста лет сидели у нас эти чингисханы, а что высидели? Кто из русских ноне на татарском языке говорит? Никто, окромя разве ученых – специалистов по языку! А потомки Золотой Орды, что живут вокруг Казани, шагу ступить не могут без русского! Вот те и вавилонское смешение! Сила, значит, не только в оружии, она больше в душе народной. А по мне должно быть так: ежели ты прав, так тебя повсюду поддержат, везде люди правду любят и по правде жить хотят А ты ото всех культурных народов железной занавесь" отгородился. Открой границу, пускай люди по воле живут и богатство плодят для государства!
– Это будет после нас, Константин Кудимыч.
– Вот так и все наполеоны рассуждают: выдумаю в кабинете лестную для себя теорию, дорвутся до власти, сотворят из самих же себя божественного кумира давай людишек ломать. Ломают и хвастают, насилуют бахвалятся… И каждый такой философ думает вот та же: после меня хоть потоп…
– Значит, если границы пооткрывать, то и войны и будет, товарищ Артемьев?- робко спросил Есипов.
– А с чего бы ей быть? Ведь кто воюет-то?- повернулся Кудимыч к Есипову.- Правительства одни воюют спокон веков! Фараоны, цезари, короли, князья, цари, президенты, атаманы…
– Верно! Они заводят, а народ расхлебывает,- поддержал Ширяев.- Недаром в народе сказано, что паны дерутся, а у хлопцев чубы да головы летят.
– И все драчуны завсегда правы, виноватым себя еще никто не признал,- продолжал Артемьев.- А по мне так: воевать хочешь, земли тебе мало – ну и воюй царь с царем, президент с президентом. Постройте большой цирк на вольном воздухе, как было в Древнем Риме, возьмите в руки по дубинке или там боксерские перчатки и лупите Друг друга на здоровье, А мы будем на вас глядеть да семечки лузгать…
Слушатели опять дружно засмеялись. Как будто и не в тюрьме и никому не грозит каторга… Всем понравился нехитрый и дешевый план ликвидации войн. Один только Фролов сидел насупившись. Пропагандистский его опыт дал осечку.
– Давайте-ка, друзья, лучше споем что-нибудь потихоньку вместо надоевшей политики,- громко сказал я, видя, что разговор иссяк и крыть Фролову нечем.- Давай, политрук, затягивай какую-нибудь тюремную…
А Ширяев, послушав у двери, не слыхать ли поблизости шагов надзирателя, уже запел:
Как дело измены,как совесть тира-а-ана,
Осенняя но-о-о-очка черна…
Фролов, позабыв все споры, плавно подхватил:
Черней этой ночи встает из тума-а-а-ана
Видением мра-а-а-чным тюрьма.
Я притулился для страховки к косяку двери и тоже тихо подпевал, припоминая слова этой чудесной песни:
Кругом часовые шагают лени-и-иво,
В ночной ти-и-шине, то и знай,
Как стон раздается протяжно, тоскли-и-и-во;
– Слу-у-у-шай!
Фролов стал дирижировать:
Хоть плотны высокие стены ограды,
Железные кре-е-епки замки,
Хоть зорки и ночью тюремщиков взгля-я-а-ады
И всюду сверкают штыки,
Хоть тихо внутри, но тюрьма не кладби-и-и-ищ,
А ты, часовой, не плошай:
Не верь тишине, берегися, дружи-и-и-ище:
– Слу-у-у-шай!
Удивительное дело, думал я: песня написана почти сто лет назад, а ее до сих пор многие знают почти дословно. И певали эту песню повсеместно-и в городе и в деревне. Мне она врезалась в память с отроческих лет, когда на нашей деревенской улице, против нашего дома, собирались в свободные часы любители песен из долгий весенний вечер вспоминали и пели их десятками, в том числе и «Слушай!».
Мы здесь тоже пели нередко, но, конечно, не от радости, а от тоски. Стало быть, и песни как-то сами собой подбирались грустные: кто-то тихо затягивал, а другие подхватывали без уговора.
Вот и сейчас я подтягивал и слушал, не подойдет ли к двери цербер, не постучит ли. Но в камерах пели многие – всех в карцер не пересажаешь.
Вот узник вверху за решеткой желе-е-е-зной
Стоит, прислонившись к окну-у-у,
И взор устремил он в глубь ночи беззве-е-е-здной,
Весь словно впился в тишину.
Ни звука! Порой лишь собака залье-е-тся,
Да крикнет сова-а-а невзначай,
Да мерно внизу под окном разда-е-е-тся:
– Слу-у-у-у-шай!
Песню пропели до конца, хотя слова знали не все. Кто не знал слов – просто подтягивал мелодию.
