Михаэль Деген - Не все были убийцами (История одного Берлинского детства)
Последняя идея отца вызвала новый взрыв хохота. Однако несмотря на весь этот черный юмор (я и сегодня помню об этом) выражение его лица оставалось невозмутимым, как будто своими шутками он хотел сказать, что идеи социализма, в каких бы абсурдных формах они не выражались, надо воспринимать серьезно, и тогда побочные теории националистического или личностного плана отпадут сами собой.
Да, он был особенным человеком, мой отец! Прошло двадцать лет с момента смерти отца, и я начал всерьез интересоваться всем, что было связано с его личностью. Его немногочисленные оставшиеся в живых родственники и друзья, сумевшие эмигрировать, могли рассказать о нем немного. И для них, и для моей матери отец всегда оставался неисправимым шутником, верившим, что в любом человеке обязательно заложено что-то хорошее.
«Откуда» — однажды спросил он, — «откуда, думаете, Гитлер взял свои расовые идеи? Он ведь, наверное, довольно обстоятельно изучал Тенаха и даже выписывал из него некоторые цитаты. Поверьте, он ненавидит нас лишь потому, что мы, а не он, были первыми, кто познакомился с этими изречениями. Все уладится, и мы еще будем сидеть вместе за праздничным столом. В конце-то концов, он возглавляет правительство одной из самых цивилизованных наций, это должно положительно повлиять на него! В противном случае его режим недолговечен».
Сегодня я размышляю о том, что кратковременно и что долговечно. Гельмут Коль оставался на своем посту шестнадцать лет. Гитлер управлял страной двенадцать лет. Так какой же из этих двух отрезков времени короче?..
Покинув Лессингштрассе, я снова подошел к вокзалу Бельвю. В зале ожидания никого не было! Окошко билетной кассы было закрыто. Наверное, было уже очень поздно.
Я даже не заметил, как стемнело.
«Оставаться на вокзале нельзя», — подумал я. — «Там ищут в первую очередь».
И я опять побежал. Вниз по Флесбургерштрассе, по мосту через Шпрее до Дортмундерштрассе. Бежал я довольно быстро.
«Всегда делай вид, будто очень торопишься», — посоветовала мне однажды Лона.
Постепенно я начал уставать. Дыхание перехватывало. Бежать я уже не мог. Мне очень хотелось есть, Становилось все темнее. Я не знал, который час, и только надеялся, что еще не слишком поздно и одиноко идущего мальчика не будут задерживать.
В совершенном отчаянии я сел у входа в какой-то дом и беззвучно заплакал. Я так устал, что, как мне казалось, больше не смогу двинуться с места. От моей самоуверенности не осталось и следа. Стремление выжить тоже улетучилось, пропало, мне как-то сразу стало все равно, задержат меня или нет. С матерью, наверное, что-то случилось, иначе она уже была бы в условленном месте. Она же знает, где нам нужно встречаться!
«С ней что-то случилось», — подумал я. А если ее арестовали, что тогда?
Я не хотел идти ни к Дмитриевой, ни к Лоне. Без моей матери обе казались мне чем-то несуществующим.
«Нужно еще раз подойти к вокзалу», — приказал я себе. — «Если мама не появится, тогда, пожалуй, я решусь подойти к Гроссегамбургерштрассе. И тогда, быть может, я попаду в тот же транспорт, что и она. Лучше в газовую камеру, чем шататься по городу и подыхать от голода и усталости».
Я заставил себя подняться и побежал назад к вокзалу. И на Фленсбургерштрассе попал прямо в объятия матери.
Мы снова были вместе. И уж теперь с нами ничего не случится. Мы оба немного поплакали, каждый упрекал другого — почему не подходил к вокзалу почаще, говорила мать, ведь в первый раз она пришла к вокзалу еще днем. Так и потерять друг друга недолго. Она взяла меня за руку. По лестнице мы вышли на перрон. С пренебрежительной усмешкой мать объяснила, что теперь уже все равно, теперь уже не так страшно. Может, нам повезет и до Савиньплац проверки не будет. Нам повезло. Проверки в поезде не было. Обошлось и без воздушной тревоги.
Мы добрались до Людмилиного дома около полуночи. Перед тем, как войти в квартиру, мать попросила меня держать язык за зубами и никому ничего не говорить — она сама все объяснит Дмитриевой. Она сказала Людмиле, что мы разминулись друг с другом, перепутав условленное место встречи, и страшно устали. Но теперь все в порядке, и пусть Людмила не беспокоится.
Напившись чая, мы быстро ушли к себе, и я попросил мать рассказать мне все.
«Когда ты побежал в квартиру, чтобы принести мне перчатки и шарф», — начала она. — «Я пошла в скверик и хотела подождать тебя там. Я медленно пошла в сторону Литценбургерштрассе. Мимо меня проехал автомобиль. Затем я услышала, как машина остановилась, потом немного отъехала назад и снова остановилась. Из машины вышли двое мужчин и направились ко мне. Сначала я хотела спрятаться где-нибудь или убежать обратно в квартиру. Но было уже поздно. Я не остановилась, а пошла им навстречу. Они же остановились и ждали, пока я поравняюсь с ними. Они, наверное, думали, что я побегу от них или закричу. Но я спокойно направлялась к ним — это, как мне показалось, их немного смутило. После вежливого „Хайль Гитлер!“ они попросили меня предъявить документы. Я начала рыться в сумочке и сделала вид, будто забыла документы дома».
«Мне очень жаль!» — сказала я. — «Удостоверение личности я забыла дома. Могу показать вам свое старое почтовое удостоверение».
Один из них взял удостоверение и стал внимательно разглядывать мою фотографию. «Ваше имя?» — как бы между прочим спросил он.
«Роза Гемберг», — ответила я.
«Когда и где родились?»
«12 октября 1908 года в Бойтене».
Он снова стал рассматривать удостоверение. Я поглядела в сторону автомобиля — мне захотелось узнать, нет ли там еще кого-нибудь. На заднем сиденье я увидела двоих — мужчину и женщину. Лицо женщины было мне незнакомо, а вот мужчину, как мне показалось, я уже где-то видела. Заметив, что я смотрю на него, мужчина быстро отвернулся — теперь я видела только его профиль. «Определенно я его где-то видела», — подумала я. — «А он, кажется, сомневается — действительно ли принял меня за какую-то знакомую. В таком случае у меня есть шанс».
«Вас зовут Анна Деген, и вы еврейка», — громко сказал мужчина, изучавший мое удостоверение.
Я ничего не ответила, только пристально посмотрела на него. Потом покачала головой и совершенно спокойно сказала:
«Подобную глупость мне еще не приходилось слышать. Я как раз иду от врача и спешу на работу, а вы останавливаете меня и говорите совершеннейшую чушь. Отдайте мне мое удостоверение. Не знаю, имеете ли вообще право задавать мне вопросы. Вы не из криминальной полиции?»
Всем своим видом я выражала глубокое возмущение происходящим. Я еще несколько раз бросила взгляд на автомобиль. Наконец мне удалось рассмотреть лицо сидящего на заднем сиденье мужчины. И тут я вспомнила — да, я и в самом деле его знаю. Он был знаком с твоим дядей Давидом. Мы встречались с ним в Трептовпарке, в Яичном домике. Было жарко, и отец учил тебя плавать. Когда он столкнул тебя в воду, этот человек стоял поблизости и смеялся, глядя, как ты барахтаешься в воде. Я до сих пор помню его смех. Было это по меньшей мере за два года до ареста твоего отца. С тех пор мы с ним больше не виделись. Теперь он, думаю, нанялся в ищейки к нацистам.
