Анатолий Мордвинов - Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 1
Очень часто эти «гонимые» люди бывали обижены по заслугам, но уже в одном факте, что они из-за чего-то страдали, он чувствовал какую-то к ним «несправедливость».
– Да ведь это тоже влияние, – воскликнут многие, – только, быть может, еще более тонкое, а потому и более действительное.
Пожалуй, и так – судить не берусь, да и сущность не в том.
Без влияний со стороны ли людей или обстоятельств не живет ни один человек, даже с сильной волей.
Важны, конечно, не сами влияния – они всегда были и будут, – важно то, как их воспринимают и куда они влекут – в сторону ли добра или зла, к счастью или несчастью как для себя, так и для других.
В этом отношении как в исторической, так и обеденной жизни влияние женщин всегда бывало наиболее сильным, но и наиболее опасным.
Не избежал этих обычных влияний и мой Михаил Александрович.
Стремясь давно, целомудренно, к семейной жизни, к «отдельному собственному очагу», он, как и все громадное большинство людей его возраста, находил большое удовольствие в том весьма ограниченном по числу молодом женском обществе, с которым ему хотя и крайне редко, но приходилось все же встречаться.
По природе легко платонически увлекающийся, но и легко менявший свои быстрые увлечения, застенчивый, порядочно мечтательный, он подходил к этому обществу робко и неумело, с самыми чистыми мыслями, с присущими юношеству возвышенными намерениями.
Уже самый этот несмелый подход, наивность, молодость и чистосердечность ясно указывали тем, кто хотел к нему приблизиться, с какою легкостью можно было одно его случайное увлечение повернуть на другое, а при известной женской настойчивости – довести и до брака48…
Две-три встречи с прелестными девушками-иностранками его круга могли, казалось, наверное, сулить ему, а по связи с дальнейшими событиями, быть может, и его родине, – то ничем не омраченное счастье в будущем, которого он, по своей чистоте, был так достоин и о котором я для него так настойчиво мечтал.
Судьбе было угодно и тут решить по-своему: другой неравный во всех отношениях брак сказался не только на участи самого Михаила Александровича, но и на моих дружеских с ним отношениях49.
Мне не раз вспоминался потом тот разговор с великим князем, который предшествовал моему назначению и о котором я упомянул в самом начале моих записок. Записал я его почти дословно, конечно, не для того, чтобы подчеркнуть для своего восхваления столь лестное по искренности тогдашнее убеждение Михаила Александровича в моих нужных ему и полезных для него качествах.
Но совместная жизнь двух разных по положению людей, как бы искренно и сердечно она ни складывалась, имеет в действительности почти всегда свои удивительные причуды. Я это постоянно чувствовал, даже в молодых годах, и этим объяснялись мои тогдашние, правда, небольшие опасения, которые я и высказал великому князю50.
Последовавшая через 9 лет размолвка, к сожалению, показала, что я не ошибался. Но как бы ни обидна и мучительна она ни была, я навсегда сохраню самое любовное и благодарное чувство к очень долгим хорошим годам, проведенным совместно с великим князем.
Многим покажется такое чувство слишком благодушным и неискренним. Но это все-таки так. Я даже не сержусь на Михаила Александровича, «Tout connaitre cest tout pardonner»51, а я слишком хорошо знал все обстоятельства, приведшие к такому для меня печальному концу.
Конечно, этой размолвки с моей стороны легко могло бы и не быть. Но для этого надо было бы быть более «приспосабливающимся» к новым обстоятельствам, совсем мало желать добра Михаилу Александровичу и совершенно забыть, что он носил мой кирасирский мундир и был моим русским великим князем, и притом столь близко стоящим к престолу…
VI
Арсенальное каре, где помещался великий князь, находилось очень далеко от так называемого кухонного каре, где жила свита.
Чтобы добраться до него, мне приходилось пройти длинные коридоры, целую анфиладу разных зал и галерей, спускаться и подниматься по многочисленным лестницам – целое путешествие, занимавшее не менее 10-15 минут.
Жил Михаил Александрович в тех же самых комнатах антресолей, выходивших небольшими окнами в дворцовый парк, в которых протекало и его детство при покойном отце.
Это помещение соприкасалось непосредственно с комнатами его старшей сестры великой княгини Ксении Александровны.
Далее шло такое же низенькое, совсем скромное помещение императрицы-матери. Комнаты Михаила Александровича были не только чрезвычайно низки, но и очень малы и состояли из похожего скорей на вагонное купе крохотного кабинета, такой же спальни и небольшой уборной.
Письменный стол, небольшой столик для занятий у квадратного окна, пианино, кушетка, две низких шкафа для книг и различных безделушек и орденов да 2-3 стула составляли все убранство кабинета. Несмотря на эту малочисленность мебели, она настолько наполняла комнатку, что в ней действительно было трудно повернуться.
Спальня с металлической, очень жесткой кроватью была еще более проста, но была немного свободнее. Крошечная передняя, шириною не больше двух шагов, которая вела с площадки в кабинет, совсем не имела дневного света и должна была все время освещаться электричеством. В одном из углов ее стояло чучело действительно гигантского медведя, убитого великим князем на одной из охот в окрестностях Гатчины. Было так узко, что проходить приходилось почти что боком. У наружных дверей этой передней, выходивших в длинный низкий коридор антресолей и далее на широкую площадку лестницы, украшенную всевозможными чучелами убитых в разные царствования зверей, всегда стоял на часах конвойный казак. Такой же часовой стоял немного подальше в коридоре, у личных комнат императрицы-матери.
Присутствие этого почетного часового, который появился со дня объявления великого князя наследником цесаревичем, обыкновенно очень смущало скромного Михаила Александровича, и после рождения у государя сына он делал не раз попытки, чтобы этот караульный пост был от него «наконец» снят.
Но начальство конвоя, в котором числился и сам великий князь, всегда просило Михаила Александровича оставить все по-прежнему, в том числе и урядника-ординарца, который полагался только наследнику, указывая на полное отчаяние казаков-конвойцев, если бы они были лишены возможности нести службу при единственном брате государя.
Их желание было отчасти понятно и из-за других причин – Михаил Александрович отличался большим добродушием, любовью к солдатам, памятью на лица и необычайной отзывчивостью. Случалось не раз, что такой часовой, стоя на посту у дверей и забыв все строгости караульного устава, при проходе великого князя молчаливо совал ему какую-нибудь записку от себя или даже прошение от своих знакомых и близких.
