Анатолий Мордвинов - Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 1
Его суждения оставались по-прежнему и детски чистыми и юношески благородными. Он также совершенно не пил вина и не курил, находя и то, и другое отвратительным.
Его особенно притягивала к себе наша русская природа – к иностранной он оставался более равнодушным – и спорт во всех его проявлениях.
Он очень любил охоту, главным образом на медведей и лосей, и верховую езду, в которой он был удивительно смел и неутомим.
Все эти занятия выработали у него ловкость, отвагу, находчивость, некоторую наблюдательность и то всегда меня удивлявшее присутствие духа, которое является не прирожденным, а требует постоянных и настойчивых упражнений над самим собой.
В моих глазах все эти качества, как физические, так и душевные, делали бы Михаила Александровича в те суровые и несложные времена, когда люди выбирали из своей среды себе предводителей и князей, одним из лучших и наиболее достойных носителей власти.
В его «княжение» никто, наверное, не был бы обижен, каждый нашел бы у него доступ, защиту и помощь, и для всякого он был бы примером воздержания, простоты, здравого смысла, сметливости и отваги.
Но того бурливого, коварного моря человеческих взаимоотношений, что зовется современной общественной и государственной жизнью, Михаил Александрович не знал, да и никогда не стремился до тонкости узнать.
Правда, он нередко участвовал благодаря своему прежнему положению наследника в занятиях Государственного совета, ему читались в свое время и продолжали читаться пространные лекции по государственным наукам; он легко схватывал сущность всякого вопроса или теории, метко отмечал всегдашнее расхождение последней с практикой, но не чувствуя в себе никакой любви к власти, его никогда не влекло и к настойчивой к ней подготовке.
А подготовка ему все же была нужна, в особенности в наше коварное, полное неожиданностей время. Хотя наша Родина уже имела наследника47, но на Михаила Александровича была все же возложена тогда обязанность быть правителем государства в случае смерти императора Николая II до совершеннолетия наследника цесаревича Алексея Николаевича.
Еще меньше, пожалуй, Михаил Александрович знал обыденную жизнь, ту жизнь, которой живут люди, не находящиеся во дворцах, о которой не читается никаких лекций и которую даже вне дворцовых стен всегда лишь поздно узнают только на собственном горьком опыте, не доверяя упорно опыту других.
Эта жизнь благодаря кажущейся простоте и своей неизведанности особенно влекла великого князя к себе, и он, насколько мог, старался подойти к ней ближе.
Но узнать ее как следует, хотя бы часть ее наиболее опасных подводных скал, ему, еще более чем каждому из нас, было, конечно, не под силу.
Эти скалы прячутся обычно глубоко, под обманчивой ласкающей поверхностью. Да и слишком сам он был доверчив, слишком близко стоял к русскому престолу, и слишком заманчиво, поэтому было общение с ним остальных, чтобы эти другие не менялись в его присутствии, порою до неузнаваемости, а с этим становилась неузнаваемой и вносимая ими действительность.
В этом отношении сначала великий князь, а впоследствии и государь являлись для меня лично своего рода волшебными пробными камнями, невольными, но точными определителями человеческой натуры.
Сколько раз, наблюдая прикосновение к ним различных людей, мне приходилось делать существенные поправки, как в хорошую, так и в дурную сторону, к моим интимным суждениям об этих людях, которых, как мне казалось до этого, я совсем хорошо знал.
Того относительного знания жизни, которое иногда дается некоторым людям из книг, Михаил Александрович к тому времени также не мог еще достаточно получить. К чтению, в противоположность своему старшему брату и обеим сестрам, его, к сожалению, сначала совсем не влекло, да и день его был распределен настолько полно, что для книги почти не оставалось времени.
Но необходимость чтения он сознавал сильно – и это высказывал мне неоднократно, сетуя в особенности, что ему почти не удалось ознакомиться с современной литературой, как русской, так и иностранной. Он отлично знал разговорный английский и французский языки и почти совсем не знал немецкого.
Впоследствии, главным образом во время болезни, он старался пополнить этот пробел, и я нередко заставал его за книгою, а иногда по его просьбе и читал ему, в особенности Тургенева, который ему очень нравился…
Любить Михаила Александровича и привязываться к нему я начал давно. С моим назначением к нему адъютантом и более частым, почти непрерывным общением эти чувства только усилились.
Меня притягивало к нему не столько его давнишнее, изумительно милое отношение ко всей моей семье, сколько вся прелесть его свежей, ничем еще житейским не испорченной натуры.
В нем, уже очень взрослом юноше, сохранились те особенности, из-за которых нам всегда кажутся такими привлекательными дети и которые почти никому не удается донести до зрелого возраста.
И в том, что это ему удалось донести совершенно естественно и просто, без излишней, всегда в эти годы, смешной наивности и было самое притягательное в его натуре.
Да и в дальнейшей своей жизни он следовал бессознательно, из-за какой-то внутренней потребности, проникновенному завету апостола – «Будьте как дети!», – и, вероятно, несмотря на все позднейшие выпавшие на его долю испытания, он в этих основных чертах своего характера остался бы таким же, дожив и до седых волос.
Будучи во многих поступках уже совсем возмужалым человеком, он и радовался, и негодовал, и делился своими впечатлениями с чисто детской искренностью и откровенностью.
Насколько я себя знаю, в наших натурах и привычках было много разного. Я был старше его на 8 лет, был женат, успел пройти довольно тяжелый жизненный путь, любил очень, до порчи глаз, чтение, часто не к месту «философствовал», и, по меткому выражению недовольного Михаила Александровича, в моих суждениях о его обязанностях и призвании нередко «становился при этом на ходули».
Зная немного больше жизнь, я был менее доверчив, чем он, не так высоко ценил «простых людей» и часто не видел никакой заманчивости там, где он ее находил.
Я очень любил старину и ее искусство, иногда увлекался посильными историческими исследованиями, к чему Михаил Александрович относился совсем равнодушно. В полную противоположность ему я не обращал никакого внимания на свою одежду и внешность, не любил вставать рано, предпочитал теплые комнаты холодным, «ненавидел зиму», даже нашу красивую русскую, курил не переставая, из-за близорукости был совсем плохим охотником, утомлялся от чрезвычайно долгой верховой езды и в физических упражнениях был порядочным увальнем.
