Александр Панцов - Дэн Сяопин
Посовещавшись, члены Политбюро решили послать в Гуанси несколько десятков коммунистов, военных, политических и организационных работников, имевших богатый опыт подпольной борьбы. Представителем же ЦК КПК, то есть главным эмиссаром Центрального комитета, постановили направить Дэн Сяопина, скорее всего, по совету Чжоу Эньлая. Это последнее решение приняли не сразу. В конце июля Политбюро посчитало целесообразным откомандировать Дэна в его родную провинцию Сычуань — с инспекционной целью. Однако уже через две недели отменило это постановление: ситуация в Сычуани не складывалась в пользу компартии, так что надо было делать ставку именно на Гуанси. 27 августа Дэн сдал дела секретарю орготдела Юй Цзэхуну, сменившему его на посту заведующего Секретариатом, и собрался в дорогу. Молодому талантливому оргработнику пора было проявить себя на новом поприще. Он должен был с помощью Юй Цзоюя и других коммунистов, уже прибывших в Гуанси, организовать антигоминьдановское восстание в войсках Юй Цзобо и Ли Минжуя, придав тем самым мощный импульс быстро развивавшемуся советскому движению в других районах.
Новое назначение не могло не радовать: Дэн впервые становился боссом регионального масштаба. Теперь от него требовалось не простое исполнение секретарских функций, а принятие самостоятельных решений, от которых зависел успех коммунистического движения на всем юго-западе Китая. Разумеется, самостоятельным он мог быть только в известных рамках, а именно в тех, которые в июне — июле 1928 года определил VI съезд КПК и впоследствии подтвердили ЦК партии и его Политбюро. VI съездом, проходившим, как мы помним, под Москвой, руководил второй человек в ВКП(б) и Советском государстве, крупнейший теоретик нэпа Бухарин, являвшийся по совместительству одним из руководителей Коминтерна. Именно под его диктовку делегаты форума приняли решение о том, что текущий этап китайской революции является «буржуазно-демократическим», несмотря на «переход национальной буржуазии в стан империалистическо-помещичьей контрреволюции» (имелись в виду перевороты Чан Кайши, Фэн Юйсяна, Ван Цзинвэя и других гоминьдановцев). Вследствие этого в «полуфеодальном» Китае нельзя осуществлять социалистическую политику (национализировать заводы и фабрики, ликвидировать мелкую буржуазию и зажиточное крестьянство, «заострять борьбу» против «кулака» и т. п.). Следовало лишь свергать власть дичжу, интеллигентов-шэньши и чиновников в деревне, вооружать крестьянство, устанавливать власть Советов, перераспределять «помещичью», клановую и храмовую собственность на землю в пользу безземельных и малоземельных крестьян, объявлять ростовщические займы недействительными и заменять все налоги и поборы, взимаемые милитаристами и властями, единым прогрессивным сельскохозяйственным налогом217.
Политбюро ЦК Компартии Китая продолжало следовать этой линии даже после того, как в середине августа 1929 года получило директивное письмо Политсекретариата Исполкома Коминтерна по крестьянскому вопросу от 7 июня того же года, в котором вразрез с решениями VI съезда говорилось о том, что «кулак» зачастую играет «открыто или скрыто контрреволюционную роль в движении», а посему с ним тоже надо решительно бороться218. Это письмо знаменовало пересмотр аграрного курса Коминтерна в Китае в связи с изменением политической ситуации в Советском Союзе, где в то время началась сталинская коллективизация, сопровождавшаяся критикой «правых прокулацких» взглядов Бухарина.
Превращение в главную мишень борьбы в СССР крестьянина-собственника привело к тому, что Коминтерн и в других странах выдвинул новый лозунг «долой кулака», то есть «зажиточного крестьянина» — на смену соответствовавшему духу новой экономической политики призыву ликвидации только «помещичьего» землевладения. Но обсудив 17 августа это письмо, члены Политбюро ЦК Компартии Китая (в присутствии Дэна, который вел протокол) по существу выразили несогласие с новым коминтерновским курсом. Открыто возражать они не посмели, так как со времени основания партии между ними и Москвой сложились отношения «учеников и учителя», но какое-то время саботировали письмо. И не потому, что были столь умеренными, а просто не понимали, что делать, например, в случае, «если кулак ведет борьбу с милитаристами и феодалами»219. Ведь письмо Политсекретариата формально не отменяло постановление VI съезда о «буржуазно-демократическом» характере китайской революции. Как же можно было увязать эти два диаметрально противоположных документа?
В общем, Дэн имел твердые установки: во всей работе исходить из решений VI съезда, так что в этом плане был спокоен. Немного волновался он только за жену: Чжан была на четвертом месяце беременности, но Чжоу Эньлай, Дэн Инчао, а также находившаяся в Шанхае младшая сестра Чжан, Сяомэй, с мужем (они тоже работали в аппарате ЦК) успокоили его, пообещав о ней позаботиться. Так что, простившись с любимой, Дэн с легким сердцем сел на пароход, отплывавший в Гонконг. Оттуда через Ханой он рассчитывал без помех добраться до Гуанси, граничащей с Французским Индокитаем. Вместе с ним путешествовал скромный человек в роговых очках — некто Гун Иньбин, уроженец Хунани, бывший сотрудник бухгалтерского сектора Секретариата. Он исполнял обязанности связного, который в будущем должен был регулярно курсировать между Гуанси и Шанхаем для того, чтобы информировать высший орган партии обо всех действиях Дэна и его товарищей и передавать последним директивы Политбюро220.
Огромный корабль медленно отходил от пристани, и небоскребы Шанхая отступали все дальше и дальше, пока наконец не растаяли в горячем и душном воздухе. В жизни Дэна перевернулась очередная страница. Но он еще не знал, насколько важной она была.
Молох революции требовал жертв, и вот пришло время Дэна положить на его кровавый алтарь свое короткое семейное счастье. Через пять месяцев, в январе 1930 года, после тяжелых родов Чжан Сиюань скончается, а вслед за ней уйдет из жизни и новорожденный ребенок — девочка, которой даже не успеют дать имя. Дэн в то время будет в Шанхае по партийным делам, всего на несколько дней221. Он успеет к умирающим жене и ребенку, но помочь им ничем не сможет.
А спустя много лет боль утраты как-то растворится в новых событиях и образ первой, юной, супруги отойдет в прошлое. И когда в марте 1979 года представители революционного комитета бюро гражданских дел Шанхая попросят его рассказать о гибели Чжан Сиюань, он даже не сможет вспомнить дату ее кончины. «Чжан Сиюань, — скажет он, — …скончалась в Шанхае зимой 1929 года (примерно в ноябре или декабре)»222. На фоне великих революционных свершений смерть рядовых, пусть и близких, людей не имела коренного значения.
