Владилен Орлов - Судьба артиллерийского разведчика. Дивизия прорыва. От Белоруссии до Эльбы
Действительно, наступила следующая ночь, и еще не рассвело, как мы прибыли на полустанок где-то недалеко от Мозыря и Калинковичей, дальше дороги не было. Стали спешно разгружаться при свете фар нескольких автомобилей. Погода была плохая, шел мелкий снег с дождем, но все радовались, так как погода нелетная, бомбежек не должно быть и можно спокойно разгрузиться. Оставив у груды вещей команду для погрузки на машины, которые еще только снимали с платформ, нас построили и направили к месту дислокации. Ночь, глухое ворчание фронта впереди. Временами там пробивается слабое мерцание зарева далекого пожара или сполохи разрывов. Стараемся идти по обочине, но то и дело попадаем в грязные лужи. Вот проходим деревню. Смутно обозначаются печи от сгоревших домов, развалины, изредка уцелевший дом или полдома. Ни одного огонька, все как вымерло. Идем долго, стало светать. Ворчание фронта усилилось. Приближаемся! Устали, вещмешок с нехитрым скарбом и карабин за спиной стали как будто тяжелее. Скорее бы дойти или хотя бы привал. «Подтянись, — кричит старшина, — не отставать, скоро дойдем». Появился сплошной лес, пошли лесной дорогой, и вскоре мы остановились. Через некоторое время прибыли машины, наш «Студебекер», кухня. Приказали разбить временный лагерь, и мы, немного передохнув, стали сооружать подобие шалашей и навесов.
Пребывание здесь помню смутно. Запомнились приход почтальона и караульная служба. Был серый день, падал редкий снежок, слышалось явственное ворчание фронта с редкими разрывами снарядов и едва различимыми пулеметными и автоматными очередями. Раздался громкий возглас «почта!». Весь взвод управления сгрудился в мелком ельничке, где почтальон высыпал из мешка на плащ-палатку груду писем и произнес, что еле нас нашел, совсем сбился с ног. Он брал один за другим знакомые треугольники, серые конвертики и выкрикивал фамилии. Вот и моя фамилия! Схватил и с жадностью прочел. Кажется, в этот раз мама сообщила, что они возвращаются в Москву и надо писать уже на наш арбатский адрес. Конечно, приветы от всей родни и пожелания беречь себя. Тут же пишу ответ, чтобы не беспокоились, пока здесь тихо и спокойно… Помню, что всю войну старался отправлять письма каждую неделю, редко 1 раз в 2 недели, чтобы не волновались! Писал, как правило, между боями или в периоды затишья, когда опасности уже позади, добавляя, что впереди отдых, даже если это было не так.
В караул меня, как и всех новичков, назначали часто. Запомнилась новогодняя ночь. Меня определили в смену с 10 вечера до 1 часа нового, 1944 года. Было, как всегда в последнее время, пасмурно, но без осадков. Я стоял на одном из постов, окружавших штаб полка и наш взвод управления. Невдалеке располагались дивизионы и другие подразделения полка, так что было не очень напряженно стоять, вряд ли кто-то незаметно подкрадется. Тем не менее я, как обычно, примостился между двух елок так, чтобы меня было не видно, а окружение хорошо просматривалось. Правда, в темноте это окружение составляло 5–10 метров, и я надеялся только на слух, прислушиваясь к каждому шороху. С разных сторон раздавался приглушенный шум вечернего лагеря, который постепенно утихал. Но вот раздался хор голосов, затем громкие возгласы «С Новым годом!», кто-то запускал осветительные ракеты, и я, с какой-то грустью, вспомнил такой далекий, последний Новый год до войны. В расположении наших воинских частей еще некоторое время продолжался шум и раздавались голоса. Ведь всем, кроме караула, выдали по стопке спирта. Потом все стихло, только на короткое время усилилась далекая стрельба на передовой, там тоже отметили Новый год. На душе было тревожно, ведь завтра-послезавтра на передовую, как там все сложится. Вскоре пришла смена, и я отправился спать на свою лежанку из хорошей кучи лапника.
В один из первых дней нового года на рассвете объявили тревогу. Погрузка на машину, недолгий путь по лесной дороге, мимо выдвигающейся к передовой пехоты. Остановка на одной из лесных развилок. Наша задача — оборудовать штаб полка. Роем довольно большую землянку, точнее, яму под блиндаж. Копать здесь легко, песок и земля не промерзли. А мимо все идет и идет пехота. Повозка за повозкой, реже машины: штабные, с пушками, с каким-то скарбом. Но главное, бесконечная лента пехоты, то реже, то гуще. Идут молча усталые, видно долго шли, тащат ПТРы, пулеметы, ноги заплетаются, большинство совсем мальчишки. Лица усталые и какие-то безразличные. Изредка команда или окрик. Кажется, что некоторые вот-вот упадут под тяжестью в неглубокий снег. Значит, вот-вот начнется наступление. Погода полуслякотная, пасмурно, небольшой снег, иногда мокрый, иногда капает, где-то около нуля. Ноги в моих подшитых валенках промокают, хотя стараюсь не наступать в лужи и ходить по листве и траве, раз или два в день сушить у костра.
Только вырыли приличную яму под землянку штаба — команда «отбой». Уходим ближе к передовой, в чащу леса (грузимся на штабной грузовик — трехосный «Студебекер» — и уезжаем на новое место). Близится полдень. Штаб располагается в осиновом мелколесье. Разгружаемся. Вновь копаем на маленьких лесных полянках, стараясь не трогать деревьев, образующих крону, чтобы сверху ничего не просматривалось с самолетов. (Сколько еще буду копать и копать! Бросать недокопанное и опять копать.) Копнули всего на 2–3 штыка, и проступает вода. Землянки штаба полка не получаются. Делаем просто обвалованную яму-площадку. Одна, вторая, третья… Щель (неглубокий ровик) для себя на случай обстрела. Устал. Ощущение своей ничтожности, ненужности, какого-то одиночества. Тоскливо, не с кем слово молвить. Где-то близко (так мне кажется) грохает снаряд (первый в моей жизни!), отчетливо слышны дальние, пока редкие, минометные разрывы, автоматы и пулеметы, наши и немецкие (подсказали и быстро научился различать). Ямы кое-как оборудуются, застилаются лапником, тянется связь в штаб бригады и в другую сторону, на НП (наблюдательный пункт) полка, а из дивизионов тянут связь к нам, в штаб полка. Строгий и очень важный порядок. Только заняли позицию, еще не разгрузились, а тут же связист или двое берут 1, чаще 2 катушки каждый, тянут линию («нитку») в вышестоящий штаб и от своего штаба к наблюдательному пункту. Погода по-прежнему хмурая, под стать настроению, изредка чуть сыплет снежок.
Связисты пристраиваются на пеньках, колодах. Слышны первые звонки и проверки линии: «Пятый, пятый! Как слышишь? Прием…» Недалеко от штаба по лесной дороге перемещаются, рычат машины, в основном американские «Студебекеры» («студера»), повозки, еще что-то. «Обед!» — крикнул старшина. Набросил свой вещмешок на одно плечо, карабин на другое (все ношу с собой, пока нет землянки или какого-то обжитого места) и побрел со всеми по лесу к кухне. Недалеко. Вот и походная кухня — котел на колесах. Вытаскиваю свой круглый котелок, обтираю тряпкой, в которой завернута ложка. Полтора-два половника пшенного супа с редкими, кусочками тушенки. В этот раз хорошо, достался густой суп. Сел на пенек, вытащил пайку черного хлеба, отломил примерно половину, остальное завернул обратно в тряпицу, спрятал на ужин. На второе «вечная» ячневая каша («шрапнель») с тушенкой или салом и затем «чай», какая-то подкрашенная жидкость. Налил чай в слегка ободранную домашнюю кружку (хорошо, что не алюминиевая, не горячо!). Отсыпал из узелка на остатки хлеба сахарного песку (рафинад давали редко), выпил чай и закончил обед. Промыл в ручейке котелок, ложку и кружку и убрал все обратно в вещмешок.
