Анатолий Куликов - Тяжелые звезды
Я увидел, как сильно стали разниться мои офицеры, попав в экстремальную ситуацию. Казалось бы — вот офицер К. С ровным послужным списком, умеющий в повседневной службе, лишенной опасностей, обеспечить в части, в подразделении чистоту и порядок, столь милые сердцу начальства. Он хоть и пыль немного в глаза подпустит, но сумеет все недостатки компенсировать за счет хорошего ужина и бани, особенно если командир к этому склонен. А в условиях настоящей боевой работы теряется… Не может правильно оценить обстановку. Нервничает, а что еще хуже — начинает дергать подчиненных.
В то же время становятся заметны другие люди — точные, собранные, инициативные. Иные из них в обыденной жизни за принципиальность свою, за неумение прогибаться больших должностей не нажили, но в обстановке боевой становятся просто незаменимыми. Их выдвигает время и обстоятельства. На них следует опираться. Их офицерское предназначение полностью оправдывается.
Я, конечно же, не сделал никакого открытия, отметив про себя, что командиры мирных лет вряд ли подходят для того, чтобы действовать в боевой обстановке. История Великой Отечественной войны, особенно события 1941 года, явственно продемонстрировала эту закономерность: война кристаллизует особую генерацию командиров, способных принимать быстрые, неординарные решения и умеющих брать на себя всю полноту ответственности. Но то, что я мог предположить чисто теоретически, в Чернобыле происходило на моих глазах. И это был урок, который мне пригодился в жизни: кадровые решения надо принимать не в бане, а в поле!
Для того, чтобы точно представлять себе ситуацию, сразу после прибытия в район АЭС вместе с офицерами-дозиметристами я поднялся в воздух на вертолете. Прошли над разрушенным реактором. Досконально исследовали нашу зону ответственности и провели рекогносцировку рубежа ограждения. Мне нужно было «привязаться» к коммуникациям и подумать над тем, как правильно расставить силы и средства.
Штаб дивизии подготовил предварительные расчеты, подкрепленные результатами радиационной разведки: район фактического заражения вовсе не представлял собой четкий круг, центром которого был поврежденный реактор. В соответствии с розой ветров он был больше похож на очертания сапога, большая часть которого находилась на территории Белоруссии. Было принято решение: 10-километровый радиус объявить зоной отчуждения, а 30-километровый — зоной отселения. Целью полетов над Чернобылем, таким образом, становилось то, чтобы творчески увязать требования вышестоящего оперативного штаба по ликвидации последствий аварии с реальной обстановкой в зоне ответственности дивизии.
Одно дело — обозначить 10-километровый радиус и совсем другое — увидеть на местности, что гипотетическая граница зоны проходит по топкому болоту или там, где намертво встанет любая техника. В таком случае можно на километр, на два отступить, чтобы заграждения, построенные для того, чтобы исключить любое несанкционированное проникновение, могли сослужить добрую службу и были возведены в срок. Тем более, что времени у нас было в обрез.
Так что, пользуясь командирскими полномочиями, я решительно двигал границы зоны, основывая свои решения на данных радиационной разведки и на принципах здравого смысла. Оптимальный вариант находился всегда, и наша тяжелая работа стала понемногу давать результат. Солдаты и офицеры в нее втянулись: не было случая, чтобы кто-то пренебрег своими обязанностями, струсил или переложил свою ответственность на другого. Все понимали: в нашей судьбе Чернобыль станет очень важной страницей, мерилом и чести, и достоинства.
Помимо охраны своей зоны ответственности, внутренним войскам приходилось заготавливать и строевой лес для будущих заграждений, которые возводились военнослужащими 25-й Чапаевской дивизии Советской Армии. У меня сложились хорошие рабочие отношения с ее командиром генералом Анатолием Макаровичем Егорычевым (Впоследствии мы учились с ним в Академии Генерального штаба. — Авт.).
Тогда мы с ним немало времени потратили на размышления, как обеспечить высокие темпы строительства, которые нам задавались свыше. С одной стороны, вроде бы можно было сослаться на вечную нехватку вагонов, груженных стройматериалами, которые прибывали из северных районов страны, с другой стороны — кто бы нас понял в этой ситуации…
Поэтому, присмотрев какой-нибудь «чистый» от радиации лесок — случались очаговые заражения — и согласовав свои действия со штабом по ликвидации последствий аварии и республиканскими властями, я давал команду этот лес рубить, протравливать и, не дожидаясь вагонов, пускать его на обустройство охраняемого периметра. К сентябрю мы уже сдали четыре военных городка для новых застав, включая казармы и караульные помещения, получили новую технику, а в 1987 году — в районе аварии сформировали новый полк под командованием полковника Олега Калюжного, будущего командира 100-й Новочеркасской дивизии, обязанностью которого и стало несение службы именно в районе этой страшной техногенной катастрофы.
Тогда же неприятно поразил следующий факт: городки уже были почти готовы, когда выяснилось, что радиоактивное заражение местности, где они были построены, не отвечает нормам безопасности. То есть превышена предельно допустимая концентрация по радиации — и в них жить нельзя. Связался с Москвой: «Как быть?» «Не волнуйся, — ответили мне, — нормы уже изменены в сторону увеличения, и получается так, что городки для жилья вполне годятся». Возразить было нечего. Если наверху считали, что солдату сгодиться и так, тогда перед Богом и совестью они взяли ответственность на себя. И ушли от ответственности перед теми, кто, не жалея себя, на берегах Припяти спасал престиж великого, но очень больного государства.
* * *Очень важным для меня событием того времени был неожиданный звонок из Москвы, из Главного управления командующего ВВ МВД СССР, когда коротко со мной переговорил Анатолий Николаевич Ухов, кадровик. Это было в конце 1986 году. Спросил: «Анатолий Сергеевич, как ты смотришь, если в следующем году тебе будет предложено поступление в Академию Генерального штаба? Имей в виду, что это командующий будет тебе предлагать…»
И долгое время я находился под впечатлением этого разговора. Академия Генштаба еще с лейтенантских времен была самой потаенной и самой заветной мечтой. И еще мечтой абсолютно невыполнимой, так как офицеры из внутренних войск, за исключением генерала Бориса Константиновича Смыслова, окончившего эту академию в 1970 году, в эту самую высшую военную школу страны не принимались.
