Анжелика Балабанова - Моя жизнь – борьба. Мемуары русской социалистки. 1897–1938
«Такие гуттаперчевые спины, как у него, – писал он про Моничелли, – не сопротивляются ударам социалистического кризиса. Берега Рубикона кишат людьми, которые хотят продать себя. Герольды, дуйте в ваши трубы! Идет уплата долгов в конце сезона – совесть и все члены гибки».
В конце одного из самых бурных периодов внутренней борьбы в Романье я получила следующее сообщение от Муссолини: «Дорогая, вы нужны нам здесь. Нам нужно организовать митинг, который должен иметь огромный успех и широкие отклики. Он должен быть бомбой, которая потрясет все население и вдохновит их на первомайскую демонстрацию. Только вы сможете внушить такой энтузиазм. Вы должны приехать. Пожалуйста, не отказывайтесь».
Ситуация в Романье к этому времени привлекла к себе внимание всей Италии. Между социалистическими профсоюзами и сельскохозяйственными кооперативами, поддерживаемыми анархистами, с одной стороны, и властями, имеющими поддержку республиканцев, с другой стороны, ежедневно происходили столкновения. А ввиду горячего темперамента романьольцев вообще можно было ожидать любого эксцесса.
Первое мая праздновалось в Италии самым широким и впечатляющим образом. Крестьяне и рабочие, даже «белые воротнички» и специалисты рассматривали Первое мая как свой собственный особый праздник. Из-за влияния социалистов даже на неорганизованные массы празднование было единодушным, а в городах, управляемых социалистами, школы и муниципальные учреждения были закрыты. Это был день весны в сердцах и умах людей, как и в природе. Рабочие шли, демонстрируя свою силу и солидарность, а на последовавших митингах они также подвели итог своих достижений и недостатков, оценили путь, который они прошли к своей цели, и поставили задачи, которые осталось выполнить.
Так как Международный день труда праздновался даже в самых маленьких городках и деревнях, выступающие партийцы были нарасхват. Местные организации начали еще в начале весны приглашать тех ораторов, которых они считали самыми лучшими или любимыми, так что наиболее талантливые партийные лидеры всегда получали в десять раз больше приглашений, чем они могли принять. Я очень не любила отказываться от этих приглашений, и, чтобы упростить дело, я обычно старалась выбрать местность, в которой города были расположены достаточно близко друг от друга, что давало мне возможность выступать с речами четыре или пять раз в течение дня. Такова была ситуация, когда я получила приглашение Муссолини приехать в Романью. Я приняла его приглашение на том условии, что я выступлю 30 апреля и уеду в тот же день, чтобы успеть на другую встречу Первомая в отдаленной провинции.
На небольшой станции приблизительно за полчаса до моего приезда в Форли в мое купе вошли Муссолини и еще один человек. После того как мы обменялись приветствиями, Муссолини заговорил о лекции, которую он прочел накануне вечером.
– Как она прошла? – поинтересовалась я. – Люди слушали с интересом?
Муссолини засмеялся и предоставил своему спутнику отвечать на мой вопрос.
– Ну, он говорил полтора часа, – сказал тот, – и так быстро, что в течение первого получаса я едва мог следить за его мыслью; вторые полчаса были слишком трудными для понимания, а в конце мне пришлось таращить глаза, чтобы не заснуть.
Муссолини так хохотал, что все его тело содрогалось и тряслось.
Это был его приемчик, с которым я была уже знакома. Пусть люди смеются над ним, пусть считают его ненормальным – ему это было все равно, лишь бы они заметили его и сочли оригиналом.
На протяжении оставшейся части поездки он постоянно возвращался к серьезному положению в Форли, потому что враждебные действия и частые беспорядки между социалистами и республиканцами вызвали вмешательство властей. Это означало возможный арест лидеров и организаторов с целью недопущения первомайской демонстрации.
– Может быть, нам придется отменить ваше выступление, – сказал он.
– Не думаю, что нам следует нарушать обещание, которое мы дали людям, когда объявляли о митинге, – ответила я.
В Форли опасения Муссолини усилились. Он попытался повлиять на меня через других социалистов, чтобы отменить митинг, но я отказалась пойти на это.
Когда настало время для моего выступления, мы направились на большую площадь. Она была заполнена тысячами крестьян и рабочих с женами и детьми. Многие из них проехали много миль, чтобы услышать мою речь и принять участие в демонстрации, запланированной на завтра. Республиканцы собрались неподалеку. На самом деле, практически все люди в Форли были мобилизованы своими политическими партиями. Огромную толпу привлекла на митинг не только возможность услышать речь о Парижской коммуне, но люди пришли еще и потому, что очень высока была вероятность волнений, а те, чьи симпатии были на нашей стороне, хотели быть под рукой, чтобы выполнить, если будет необходимо, свой долг. Обстановка была напряженной и чрезвычайно опасной.
Республиканцы, со своей стороны, казалось, сильно хотели спровоцировать беспорядки. Они кричали и пытались множеством способов сорвать митинг. Я едва начала говорить, когда ко мне кинулся Муссолини и зашептал мне в ухо, что мы немедленно должны уходить. Какой-то республиканец убил социалиста на соседней улице. Дальнейшее кровопролитие казалось неизбежным.
Я знала, что, если я прерву свою речь в такой момент, это будет означать панику и кровопролитие, поэтому я стала прилагать еще больше усилий завоевать внимание своей аудитории, и мне это удалось.
Когда митинг закончился, полицейские власти, опасаясь покушения на нашу жизнь, предоставили нам с Муссолини машину, чтобы мы могли уехать. Два карабинера должны были ехать вместе с нами, а четверо других – сопровождать нас на другой машине. Возбуждение Муссолини перешло все границы. Он все не мог решить, в какую машину нам следует сесть, чтобы благополучно уехать. Первую или вторую машину с большей вероятностью изберут целью для взрыва?
Информация, полученная полицией, была верной: существовал заговор с целью нашего убийства. Пуля попала в одного из карабинеров, который ехал в первой машине. Муссолини, сидевший рядом со мной во второй машине, съежился на своем сиденье, дрожа и чертыхаясь. Еще долго после того, как мы отъехали от толпы на большое расстояние, он все трясся.
– Что-то мне не хочется ехать сейчас домой, – сказал он. – Эти проклятые «желтые» (республиканцы) точно меня поджидают. Лучше я поеду с вами на вокзал. Там будет так много полиции, что они не осмелятся напасть на меня.
Когда мы подъезжали к станции, он начал умолять меня не уезжать.
– Волнения, и очень серьезные волнения, будут неизбежно, – скулил он. – Прошу вас, не уезжайте. Кто знает, что может случиться завтра? Я не могу один нести ответственность.
